Аня начинает попискивать. Даша укачивает ее. Степа читает.
— Что там? — спрашивает Даша.
— Письмо невесте, — вглядывается в бумажку Степа. — Так и написано: «Дорогая моя невеста Д-д-дарья». Ее зовут так же, как тебя. Я не буду читать письмо. Тут есть адрес, куда отправить.
— И что теперь с этим делать? — говорит Даша. Степа опять оглядывается.
— Нет, никто нас не видел, — говорит Даша.
— Ну, пошли. — Степа кладет письмо в карман. — Наверное, надо купить конверт и марку и отправить.
— Да, конечно, — соглашается Даша.
Они спускаются с платформы и идут через рельсы к поселку
— По штемпелю, наверное, могут узнать, откуда отправлено письмо, — говорит Даша.
— Ну и что?
— Поймут, что его отправили мы.
— Кто п-п-поймет?
— Органы. И нас найдут.
— Как они нас найдут?
— Не знаю. Как они всех находят, — говорит Даша. — Может, лучше здесь его и отправить, а не в Москве.
— Здесь-то нас на почте точно запомнят.
— Ну, я не знаю, — тихо говорит Даша. — Ты понимаешь, что это пособничество? Мало того что мы крестим ребенка...
— Выбросить? — спрашивает Степа и достает записку из кармана.
— Не знаю. Он же теперь надеется.
Улица засыпана осенней листвой, темна и пуста. За заборами лают собаки.
— Я не думаю, что он именно на нас надеется, — говорит Степа. — Он наверняка выбросил несколько таких записок в надежде, что хоть одну подберут и отправят. Не мы — так кто-нибудь отправит.
— Кто отправит?
— Кто-нибудь. Если ты так волнуешься, проще выбросить, — говорит Степа. — Ну? Выбрасываю?
— А совесть? — неуверенно говорит Даша.
— П-п-понимаешь, Дарья, совесть, как и все на свете, имеет определенные размеры, — рассуждает Степа. — Мы сейчас идем крестить ребенка. Мы сегодняшнюю норму совести этим уже как бы отрабатываем.
— Удобная теория, — говорит Даша.
— Ну хорошо, — решает Степа, — я завтра отправлю из Москвы. Там миллионы писем отправляют. Никто не узнает, что его отправили мы.
— Я не знаю, как они находят, но они всех находят, — говорит Даша.
— Я все равно отправлю, — и Степа кладет записку в карман.
— Тихо. За нами кто-то идет, — говорит шепотом Даша.
— Это уже психоз.
— У меня слух лучше, чем у тебя. Там за нами двое идут. Или даже трое.
— Теперь и я слышу.
— Где ты узнавал про этого батюшку?
— У нищего на станции.
— На какой станции?
— В Шишкином Лесу.
— Молодец. Ты понимаешь, что это мог быть вообще не нищий.
— А где я должен был узнавать?
— Теперь уже все равно. Слышишь — догоняют. Они за нами все время следили.
- Так что? Выбрасывать?
— А ты еще не выбросил?
— Нет.
— Чего ты ждешь?
Степа бросает скомканное письмо на обочину, в траву.
— Ты с ума сошел?! — шепчет Даша. — Что ты сделал?!
— Выбросил.
— Ты ж прямо под ноги выбросил. Они же сейчас подберут и поймут, что это мы выбросили.
Степа инстинктивно ускоряет шаги.
— Теперь не беги. Теперь идем так же, как шли.
Дорога поднимается вверх в гору. В конце улицы чуть брезжит рассвет. В темноте на горе проступают очертания церкви.
— Значит, так, — еле слышно говорит Даша. — О записке мы ничего не знаем. Мало ли кто ее бросил. Не мы — и все. А про церковь — ничего страшного за это не будет. В Берлин на конкурс теперь, конечно, меня не пошлют. И черт с ним, с Берлином.
— Ты здесь ни при чем, — шепчет Степа. — Это я тебя потащил.
— Ах, какое благородство! Мало того что ты религиозный мракобес, но ты еще и болван. Ты же детский писатель. Если узнают, что ты крестишь детей, тебя перестанут печатать.
Топот шагов приближается, и их нагоняет двенадцатилетняя девчонка в рваном пальто, ведущая на веревке козу. Девчонка глухонемая. Она радостно мычит, кивает, улыбается Даше и Степе, обгоняет их и уходит вперед.
— Глупо п-п-получилось, — говорит Степа.
— Может, вернемся и п-п-поищем? — предлагает смущенно Даша.
— А ты помнишь, где я ее бросил?
— Нет.
— Значит, не судьба.
— И что теперь будет? — после некоторой паузы спрашивает Даша.
— В каком смысле?
— В смысле, мы теперь с тобой кто? Негодяи?
— Ерунда. Мы очень хорошие люди, — говорит Степа.
— Почему?
— Не знаю. П-просто мне так кажется.
Светает. Древний батюшка отпирает амбарный замок на дверях церкви. Глухонемая девчонка подметает перед крыльцом осенние листья. Коза щиплет траву.
— Деточки, — обращается к Степе и Даше батюшка, — а крестные ваши где же?
— Мы д-д-думали, у вас тут кто-нибудь будет, из местных, — говорит Степа.
— Откуда ж, деточки, я их сейчас, в такую рань, достану. Не по избам же ходить. Да и опаслив народ стал.
— А без крестных никак нельзя? — спрашивает Степа.
— Это в загсе можно, — ласково улыбается батюшка, — а в Божьей церкви, деточки, нельзя.
Этот священник всех звал деточками. Теперь мой папа всех так же зовет. Где кончается одно и начинается другое, понять совершенно невозможно.
— Сейчас сюда пара венчаться приедет, — говорит батюшка. — Может, Бог даст, из их компании кто согласится вам помочь. Подождем.
Ждут. Светает. Коза ест траву.
Подъезжает черный автомобиль и останавливается в сторонке. Из него долго никто не выходит. Батюшка идет к машине. Дверь чуть приоткрывается. Батюшка наклоняется к ней. О чем-то долго переговариваются.
— Может, уйдем отсюда, пока не поздно, — предлагает Даша.
— Уже п-п-поздно, — говорит Степа. Батюшка уже возвращается от машины, а за ним идет одетый в штатское Василий Левко. Рядом с ним молодая женщина в пышном белом венчальном платье.
— Все хорошо, деточки, — говорит Степе батюшка. — Жених с невестой тоже вдвоем приехали. А без свидетелей нельзя же венчать. Они говорят, если вы согласны свидетельствовать, они будут у вас крестными.
Я давно заметил, что все главные события в нашей семье происходили в присутствии Левко.