Макс себе нравится. Это счастливый дар — нравиться самому себе. Я ему завидую.
Из окна комнаты Макса виден дом Левко. Там, в окне второго этажа, стоит наша сумасшедшая соседка Зина Левко, распатланая седая старуха в домашнем халате. Она вынимает изо рта сигарету и посылает Максу воздушный поцелуй. Занятый своими флаконами, он не замечает ее.
Зина Левко когда-то была влюблена в Макса. В те далекие времена она была очень хорошенькая и психически нормальна.
Глядя в упор на Макса, Зина медленно расстегивает халат и сбрасывает его. Под халатом на ней ничего нет. Повертевшись у окна, она натягивает на голое тело форменное школьное платье с комсомольским значком.
— Мать! Иди сюда! — кричит со двора ее сын Павел Левко. — Помоги мне!
— Павлик, я переодеваюсь.
— Мама, ну я же тебя прошу!
— Сейчас...
Зина надевает черный школьный передник и повязывает на голову белую ленту.
Ее сын Павел Левко, тридцатитрехлетний новый русский, держит одной рукой за ошейник мокрого добермана, а другой поливает его из шланга.
— Фу, Джек! Фу! Стой спокойно!
Вот уже больше ста лет, как рядом с нашей жизнью идет за забором жизнь Левко. Я помню, как Павлик родился, как дед его, сталинский маршал Василий Левко, гонялся за ним с ремнем. Тогда дети жили в Шишкином Лесу постоянно и ходили в местную школу. Пашка учился с Котей в параллельном классе. Котя был отличником, а Паша лентяем. А теперь Паша очень богатый и влиятельный человек. А Котя — это Котя.
Зина спускается с крыльца. С улицы опять слышен вой сирены. Теперь это милиция.
— Мать, подержи Джека, — просит Павел. — Господи, что это ты на себя надела?
— Представляешь — как раз! — вертится перед ним Зина. — Я думала, что придется расставлять, а форма как раз. Я такая же стройненькая, как в десятом классе. Я совсем не изменилась.
— Ну что ты опять придумала?
— Понимаешь, он помнит меня такой.
— Кто тебя помнит?
— Максик. Он же из Англии приехал. Он меня не узнал, но в этом платье сразу узнает.
— Ты собираешься в этом виде из дому выйти?
— А что?
— А то, что ты не выйдешь.
— Это почему же не выйду? Ты что, сынок, на цепь меня посадишь?
— Ты, во-первых, успокойся, — говорит Павел. — Ты свое лекарство сегодня приняла?
— Не буду я его больше принимать!
— Доктор же велел. — Павел отпускает собаку и берет Зину под руку. — Пойдем, мама, в дом. Пойдем.
Доберман отряхивается, забрызгивая Зину мыльной водой.
— Ну вот! — взвизгивает Зина. — Павлик, ты чего наделал?! Ну чего ты наделал?! Теперь я вся мокрая! Ты это нарочно! Нарочно!
— Я не нарочно. Мать, ты, пожалуйста, не кричи. Ты успокойся.
Он пытается увести Зину в дом, но она упирается.
— Не смей! Не трогай меня руками! Вырывается, бежит к калитке и выскакивает на улицу.
В конце улицы за лесом видно багровое зарево и дым. Из калиток выходят дачники.
— Это в рабочем городке горит.
— Нет. Если черный дым — значит, горят гаражи.
— Да нет же. Мужу только что с работы позвонили — там самолет разбился.
Муж у этой нашей соседки — прокурор. Приехал человек на дачу в саду повозиться, а тут на тебе. Бедный прокурор. Я ему не завидую.
— Самолет? Да что вы? Ужас какой! И все погибли?
— Самолет был личный, — говорит информированная жена прокурора, — маленький. Только один человек погиб.
— Это мафия, — говорит другая соседка.
— А все равно жалко, — говорит третья. Пробегают в сторону зарева мальчишки. И тут
Петька не выдерживает и, хоть ему строго-настрого запрещено выходить одному на улицу, выходит из калитки.
И в эту самую секунду в нашем доме, в столовой, звонит телефон. Нина снимает трубку.
— Алло? Да...
— Ничего, Алеша что-нибудь придумает, — говорит в кухне Степа. — Ему надо с Пашкой Левко поговорить. Пашка — личность темная, но в таких делах разбирается. Всегда что-нибудь можно придумать. — Степа закупоривает бутыль и несет ее к буфету. — Я помню, как Лешка подростком из этой бутылки рябиновку тырил и доливал водой. Машен-ция колбасу к-к-крала, а он рябиновку. Такая вороватая семейка. Я тоже когда-то из этой бутылки тайком отливал. При тесте моем, Полонском. А до меня Полонский и сам отливал. При Чернове. Чернов этот нектар изобрел. Сто десять лет назад. Сколько Шишкину Лесу — столько и б-бутылке этой. И до сих пор не кокнули...
И тут он видит, что в столовой Нина, выронив трубку, сидит на полу.
— Нинон, что с тобой? Тебе дурно?
— Леша разбился, — говорит Нина.
2
Дом в Шишкином Лесу построил в 1888 году мой прадед, великий русский композитор Чернов, когда он женился на Верочке. Она была на двадцать пять лет моложе его.
Вот они рядом скачут верхом по лесной просеке. Иван Чернов, в офицерском мундире, бородатый и близорукий, в очках с толстыми стеклами, и моя будущая прабабушка Верочка.
Девственный лес. Жаркий июльский полдень. Кроны древних деревьев пронизаны солнечными лучами. Золотые колонны сосен. Свежая зелень огромных дубов и берез. В полной тишине слышно только пение птиц и конский топот по мягкой траве.
— Чернов, куда вы меня завезли?
— Это и есть Шишкин Лес, ma chere. Название-то каково! Bois de pomme de pin. Волшебное место! N'est-ce pas? Вот она, истинная Русь, первозданная, мощная, дикая. Вам не страшно в лесу?
— Мне? — надменно усмехается Верочка. — Я уже не маленькая.
— Но местный люд верит, что тут еще сохранились кикиморы, лешие и эти... autres personnages mysterieux du folklore russe[1]. — говорит Чернов.
Мой прадед был насквозь русский человек, но по-французски говорить ему было легче, чем по-русски.
— Croyez-vous aux esprits de bois?[2] — спрашивает он у Верочки.
— Нет. Я современная женщина.
— А я, когда бываю здесь, вполне готов поверить. Тишина-то какая! К черту города с их суетой! Оставим их жалким космополитам! Только здесь, в глуши, родится национальное искусство! Я построю здесь дом и поселюсь навечно!..