— В Греции все есть, — смеется Лариса.
Эрик с наслаждением закуривает сигарету товарища Касымова. Лариса достает из бара товарища Касымова бутылку виски и стаканы.
— Гениальная девка, — восхищается Эрик. — За тебя, Ларка! И за твой спектакль, старик. И вообще за эту ночь! Чтоб у нас всегда все так же получалось! Ура!
Пьют.
— И немедленно по второй за здоровье присутствующих дам, — опять наполняет стаканы Эрик, — которые пышным букетом украшают...
Похоже, он уже пьян. Макс это видит и настороженно поглядывает на Ларису. Но Лариса смеется.
Над диваном висит громадный ковер. На нем коллекция старинных сабель и кинжалов.
— Это все тоже государственное? — снимает со стены кинжал Эрик.
— Нет, — смеется Лариса, — это дарят папе другие восточные владыки.
Эрик размахивает кинжалом.
— Осторожнее, — просит Макс.
Думал ли Макс, что эта коллекция через тридцать лет будет украшать кабинет его сына Антона в «Толстоевском» и ее придется срочно продавать? Но это случилось потом, а в эту ночь вино лилось рекой.
— А это и есть знаменитая «вертушка»? — спрашивает у Ларисы Эрик, положив руку на белый телефон с гербом СССР вместо диска.
— Она и есть.
— И можно позвонить дорогому Никите Сергеевичу?
— Запросто.
— И президенту Кеннеди?
— Аск! — смеется Лариса.
— Мне как раз надо с ним потолковать, — и Эрик снимает трубку вертушки.
— Я тебя умоляю! Что ты делаешь? — страшно пугается мой старший брат.
— Старичок, художнику можно все, — убежденно втолковывает ему Эрик.
Макс обмирает от ужаса, не заметив, что Эрик придерживает другой рукой рычажок.
— Говорит писатель Иванов. — В голосе Эрика металлические начальственные нотки. — Соедините меня с Джоном Кеннеди. Хеллоу, Джон. Зис из ё московский френд Эрик Иванофф. Здорово, старичок. Как вообще?.. Гуд? У меня тоже все гуд. Ай вонт то мейк интервью виз ю. Интервью. О'кей? Гуд. До встречи в Вашингтоне. Привет Жаклин и Мерилин.
Он не успевает положить трубку, как дверь кабинета приоткрывается и входит товарищ Касымов. На нем полосатая пижама и шлепанцы.
Эрик трезвеет и вскакивает с кресла, Макс зажмуривается. Но ничего страшного не происходит.
— Сидите, ребята, сидите. — Касымов успокаивающе машет рукой. — Я только на секунду. Извините...
Он берет со стола блокнот и ручку и тихо выскальзывает из комнаты. Макс раскачивается, обхватив голову руками. Аня киснет от смеха.
— Не понял, — говорит Эрик.
— Папа пошел в кухню писать стихи, — объясняет Лариса.
— Что?!
— Когда папе не спится, он пишет стихи. Лирические.
— Старики, это галлюцинация, — стонет Эрик. — Такого не бывает.
— Все бывает, — говорит Лариса. — Каримов в Узбекистане пишет романы. А папа стихи.
— Товарищи! Мы живем внутри фильма Феллини! — воздевает руки к небу Эрик.
— Папа в минуты вдохновения ничего вокруг не замечает, но вообще пора баиньки, — говорит Лариса. — Кутарды. Анька, пойдем, я тебе все покажу и пойду к себе в беседку. Спокойной ночи, мальчики.
— У меня все в гостинице, — говорит Аня, — даже зубной щетки нет.
— Я тебе все дам. Лариса уводит Аню.
— Ты понял, старичок? Ты понял? — шепчет Эрик. — Она тебя ждет в беседке!
— Здесь? В этом доме? Это невозможно.
— Старичок, ты ее любишь?
— Да.
— Тогда все возможно. Надо совершать резкие поступки.
— Ты думаешь?
— Иди, иди!
Мой старший брат Макс был женат много раз. И каждый раз по страстной любви. Впервые это случилось в Ашхабаде. Он, конечно же, не рассказывал мне, как все было той ночью, но Эрик и Анька все потом выболтали, так что я себе все это очень детально представляю.
Медведь, оскалив зубы, смотрит на крадущегося по темному коридору Макса. Дверь в кухню приоткрыта. Там, за покрытым клеенкой столом, Касымов грызет карандаш, задумавшись над своим блокнотом.
Макс беззвучно открывает входную дверь и выходит в волшебный восточный сад. Журчит в фонтане вода. Оглушительно верещат цикады.
Огонек сигареты светится в окошечке милицейской будки. Когда милиционер отворачивается, Макс перебегает ведущую к дому аллею и скрывается в саду.
Пригнувшись, он крадется за кустами роз на свет горящего в беседке фонаря.
В беседке, на широкой тахте, с журналом «Москва» в руках лежит ослепительно красивая Лариса. Страх быть в глазах Эрика трусом и страх быть пойманным, вожделение и стыдливость интеллигента — сложные эмоции переполняют Макса, когда он начинает раздеваться.
— Что ты читаешь? — обнимает он Ларису.
— «Мастера и Маргариту». — Она не может оторваться от журнала. — Слушай, это как будто про нас с тобой. Подожди, я сейчас дочитаю главу.
Макс терпеливо ждет. Лариса читает. И читает. И читает.
Утро. По всему городу собачий лай. В саду рядом с беседкой слышен гомон говорящих по-туркменски мужских голосов. Звуки пилы. Лариса спит с журналом в руках, Макс спит рядом.
При дневном свете сад меньше и скромнее, чем казался ночью. Рядом с беседкой рабочий, стоя на стремянке, спиливает ветки шелковицы. Гудит машина у ворот.
— Хозяйка! Молоко!
Лариса просыпается и натягивает на себя простыню:
— Макс, по-моему, ты проспал.
Макс в ужасе вскакивает и начинает искать свои брюки.
Рабочий украдкой поглядывает на них со своей стремянки.
Жена товарища Касымова, в халате, с кастрюлей в руках, идет от дома к калитке за молоком и, заметив движение в беседке, останавливается.
Макс пытается натянуть брюки, от ужаса не попадая ногой в штанину.
Жена товарища Касымова видит его, роняет кастрюлю и, всплеснув руками, кричит что-то непонятное по-туркменски.
Эрик спит на полу в кабинете, обняв руками поднос с окурками и пустой коробкой «Мальборо».
— Эрик! — расталкивает его Макс. — Проснись! Я совершил резкий поступок.
Эрик вскакивает, роняя окурки: