Выбрать главу

списывал у соседа. Джолланд, ожидавший обратного, однако, легко согласился предоставить свой груд для ознакомления, хотя и выразил сомнение, что дословное переписывание окажется плодотворным. Предупреждая, он руководствовался скорее заботой о себе, нежели о своем товарище.

В свободные минуты Джолланд поглощенно сочинял роман с иллюстрациями, озаглавленный им «Приключения Бена Беттеркина в школе». Роман носил отчетливо автобиографнческий характер, а эпизоды, где главного героя подвергали порке, – весьма, надо сказать, многочисленные, – отличались живостью и убедительностью изложения. В течение семестра Джоллалду удалось создать немалое количество страниц, украшенных изображением физиономий с высунутыми языками и выпученными глазами, каковы он предлагал для ознакомления наиболее испытанным друзьям, смущенно хихикая.

В таком вот обществе и в таких вот занятиях провел Поль на жесткой скамье вечерние часы. Наконец настало время отхода ко сну. Мистер Бультон страшился темной спальни, но делать было нечего, протест был бы чистым безумием, и он был вынужден провести еще одну ночь под крышей Крайтон-хауза.

Она оказалась хуже, чем первая, хотя виноват в этом был не кто иной, как сам Поль.

Ученики на сей раз были куда в лучшем настроении, чем накануне, и не имели желания продолжать вчерашнюю вражду. Как только первый костер недовольства угас, они были готовы забыть недавнее нарушение правил школьной чести и дать возможность нарушителю искупить прошлую вину.

Но он отказался пойти им навстречу. Постоянные неудачи во взаимоотношениях с доктором Гримстоном и невозможность обрести свободу сильно испортили ему настроение. Ему не хватало ни терпения, ни желания приспособиться к манерам школьников и ответить взаимностью на мирные инициативы, что, естественно, заметно охладило их добродушные, хоть и грубоватые натуры.

Когда были потушены огни, кто-то потребовал историю. В каждой спальне имелся свой профессиональный рассказчик, а в одной был юный романист, который начал рассказывать какой-то завлекательный сюжет в первый же вечер семестра, и развивал его до последнего дня перед каникулами, и, если его слушатели и стали позевывать на шестой неделе, сам он получал от своего рассказа огромное удовольствие и переживал вымышленные события всей душой.

Дик Бультон весьма ценился в этом качестве, и «то отец был неприятно поражен, узнав, что от него ждут историю на сон грядущий. Когда он понял, что от него требуется, то отказался с такой сварливостью, что вынужден был спрятаться под одеяло, чтобы не слышать возмущенного гула.

Увидев, что сопротивляется он довольно пассивно, соученики немедленно этим воспользовались, а именно: окружили его кровать со всех сторон и колошматили подушками по его измученной голове, пока не сочли, что грубиян достаточно наказан.

Мистер Бультон лежал в полуобморочном состоянии на узкой и жесткой кровати, пока соседи не погрузились в сон и не стихли голоса в других спальнях. Затем и он окунулся в тяжелый, беспокойный сон. Ему снились какие-то кошмары, и он просыпался, судорожно хватаясь за пустоту, и лежал, дрожа на своем неудобном ложе.

«Землетрясение, – бормотал он, – взрыв, динамит... Надо позвать детей. Боулер...»

Но реальность оказалась хуже яви.

Типпинг и Кокер долго щипали себя, чтобы не заснуть, пока их противник не забудется достаточно крепким сном, чтобы как следует поразвлечься. Стащив из-под него матрас, они весело наблюдали, как перепуганный и не осмеливающийся даже выругаться Поль подбирает одеяло и простыни и пытается, завернувшись в них, продолжить сон, переставший быть спасительным убежищем.

Камень Гаруда сыграл мрачную и жестокую шутку.

7. РАЗРУБИТЬ УЗЕЛ

Снова мистер Бультон проснулся раньше положенного, бесшумно оделся и, крадучись, проследовал в классную комнату, где уныло горел один-единственный газовый рожок. Утро было холодное и туманное.

На сей раз, однако, он оказался не один. За столиком в углу сидел мистер Блинкхорн и, надев шерстяные перчатки с отрезанными пальцами, проверял тетради. Он посмотрел на вошедшего Поля и добродушно кивнул ему.

Поль подошел к огню и безучастно уставился на рожок. Он совсем пал духом, ибо просветить доктора оказалось делом невозможным, и он начал опасаться, что если свободу можно получить только так, то ему, видно, нужно философски приспособиться к новому положению и пробыть в школе до конца семестра.

Эта перспектива оказалась такой удручающе тоскливой, что он не смог сдержать тяжелого вздоха.