Когда в нашей жизни вдруг происходит перемена – к лучшему или худшему, – вес будничные мелочи принимают совершенно иной облик и смысл. Книга, что мы читали, письмо, за которое принялись, картина, что висит в нашей гостиной – какими они становятся милыми и привлекательными – или, напротив, мрачными и враждебными.
Что-то вроде этого испытал Поль, когда кое-как закончил одеваться. Уютная спальня, с ее приятными обоями и шторами, теперь казалась ему отвратительной. Чувство благодарности за ночь, проведенную в приятном одиночестве, сменилось отвращением, ибо спокойствие это оказалось обманчивым.
Раздался тихий стук в дверь, и вошла Дульси с подносом, на котором был завтрак.
– Ну вот!, – сказала она, – я уговорила маму разрешить принести тебе завтрак. Тут яйцо и сдобные лепешки.
Мистер Бультон сел на стул и лишь простонал в ответ.
– Ты мог хотя бы сказать «спасибо», – надула губки Дульси. – Та девочка и не подумала бы принести тебе поесть, окажись она на моем месте. Я хотела сказать тебе, что не сержусь, потому что скорее всего ты не просил, чтобы она тебе писала. – К счастью для Поля, Дульси не знала окончания истории с Конни Давенант. – Но тебе, по-моему, все равно.
– Мне очень плохо, – вздохнул Поль.
– Тогда выпей кофе, – посоветовала Дульси. – И поешь. Я специально принесла тебе яйцо. Оно придает силы. Тебе силы понадобятся.
– Не надо! – с ужасом воскликнул Поль при мысли о том, что ему предстоит. – Я этого не вынесу.
– Но я спрятала папину новую трость, – сообщила Дульси. – А старая, ты же сам говорил, сечет не так больно. Хлыст куда больнее. Но папа потерял его на каникулах, когда выезжал кататься верхом.
– Хлыст куда больней? – механически повторил Поль.
– Том говорит, что больней. Но, Дик, тебе придется потерпеть какие-нибудь пять минут. Это пустяки по сравнению с исключением. Мы с мамой еле-еле упросили папу не делать этого, а оставить тебя.
– Еле-еле упросили? – опять повторил Поль.
– Ну да. Он так долго но соглашался, я как могла уламывала его. Я просто не могла перенести, что тебя не будет.
– Ты поступила очень жестоко, – сказал Поль. – Я страдаю из-за тебя. Если бы не ты, это письмо никто не увидел бы. Если бы не ты, я бы выбрался из этого ужасного места.
Дульси поставила поднос и, заложив руки за спину, прислонилась к углу гардероба.
– И это все, что ты мне можешь сказать? – произнесла она с дрожью в голосе.
– Все, – подтвердил Поль. – Не сомневаюсь, ты руководствовалась лучшими намерениями, но тебе вообще не следовало вмешиваться. Из-за этого со мной и приключились все эти невзгоды. Унеси завтрак. Меня тошнит от одного его вида.
Дульси помотала головой и сжала кулачки. Нрав у нее был такой же горячий, как и у ее отца.
– Отлично, – сказала она и с достоинством двинулась к двери. – Я очень сожалею, что вообще вмешалась. Лучше бы тебя отправили домой к твоему отцу. Пусть он поступил бы с тобой, как сочтет нужным. Но я больше не подойду к тебе и не скажу ни словечка! Я и не посмотрю в твою сторону. Я скажу Типпингу, что он может колошматить тебя сколько душе угодно, и сообщу Тому, куда я спрятала новую папину трость. Очень надеюсь, что тебе будет больно.И с этими словами она удалилась.
После этого мистер Бультон некоторое время расхаживал по верхнему этажу школы, боясь спуститься вниз, но не имея сил оставаться в комнате. Горничные, что пришли убирать кровати, смотрели на него с жалостливым любопытством, но гордость помешала мистеру Бультону просить их о помощи. Прятаться было бессмысленно, потому что, без гроша в кармане и не имея возможности одолжить денег, он был вынужден бы оставаться в этом доме, пока голод не вынудил бы его покинуть убежище. И то если его до этого не отыщут.
На площадке затихли крики школьников – полчаса, отведенные для игры, закончились. Он услышал, как часы в холле пробили одиннадцать – настал час его испытаний. Доктор не забыл о нем, ибо вскоре в комнату вошел дворецкий и провозгласил, что доктор Гримстон желает видеть его, «если он не возражает». Поль кое-как спустился по лестнице, дворецкий распахнул перед ним двойные двери, и Поль вошел в классную комнату, умирая от страха и стыда.
За партами и столами собралась вся школа. Только книг на партах не было. Казалось, ученики пришли слушать лекцию. Не было лишь мистера Блинкхорна, который, испытывая неприязнь к подобным процедурам, воспользовался случаем выскользнуть на улицу. Теперь он важно трусил по гимнастической площадке, расставив локти и подняв вверх голову. Он говорил, что это у пего вообще была привычка внезапно прерывать урок, несколько минут бегать рысцой, а потом возвращаться в класс запыхавшимся, но освежившимся.