Бедняга Скидмор, вернувшись из дома, имел все основания горько пожалеть о своем гостеприимстве, ибо история о пироге пересказывалась весь семестр, хотя он был куплен самым обычным способом.
Абсурдность вопроса миссис Скидмор вызвала приступ хохота, а затем наступила пауза. Потом кто-то спросил:
– А правда ли, что Чонера больше у нас не будет?
– Надеюсь, – сказал крупный мальчик, и его надежда явно получила всеобщий отклик, – Чонер грозился сменить школу уже давно, но на этот раз, похоже, он действительно к нам не вернется. Он написал мне письмо, где сообщил, что покидает Крайтон-хауз.
– Слава Богу! – наперебой заговорили сразу несколько учеников, но не успел кто-то заметить, что им надоели ябеды, как за окном раздался стук колес экипажа, зазвенел звонок, и школьники, мигом утратив раскованность, впали в тягостное ожидание.
– Гримстон приехал, – зашептали они, услышав шаги и голоса в холле.
Дверь в классную комнату открылась, и вошел ещё один ученик. Как оказалось, это он приехал на извозчике. Он был высок, узкоплеч, сутул, с желтым нездоровым лицом, тонкими губами и маленькими запавшими карими глазками. На губах его играла отчасти ехидная, отчасти неловкая усмешка, и передвигался он как-то по-кошачьи.
– Как дела, друзья? – спросил он.
Все разом повставали с мест и стали горячо пожимать руку вновь прибывшему.
– Чонер, старина! – восклицала они. – А мы-то думали, ты нас бросил!
Радушие это решительно не сочеталось с их недавними репликами, но, несомненно, у них имелись свои причины быть столь непоследовательными.
– Ведите ли, – отозвался Чонер мягким тихим голосом, в котором было что-то по-женски коварное. – Я собирался вас бросить, но потом решил, что без меня вы совсем разбалуетесь. За Аплтоном, Ленчем, Кокером нужен глаз да глаз. Так что я решил остаться.
Говорил он, вкрадчиво посмеиваясь, и те, кого он называл по имени, тоже отвечали смехом, в котором, однако, не было особого веселья, и неловко ерзали на скамейках.
После этого разговор угас и снова разгорелся, лишь когда появился Том Гримстон. Он вошел с весьма деловым видом и стал дружески обмениваться рукопожатиями.
Том был пухлый светловолосый коротыш, не пользовавшийся особым, расположением товарищей, и его первые слова были: «Ну что, ребята, сделали домашнее задание? Папа обещал оставить без прогулок тех, кто не выполнил. Я свое сделал». Если этим сообщением он пытался повысить общее настроение, то потерпел безусловную неудачу.
Разумеется, домашнее задание на каникулы было сперва отложено, потом позабыто, а затем о нем вспомнили, когда было слишком поздно, и махнули рукой в самоуверенности, порожденной атмосферой родного очага.
Пока все уныло молчали, Чонер заприметил в углу мистера Бультона и подошел к нему.
– Оказывается, Дики Бультон просидел все это время тут и не подошел пожать мне руку. Ты со мной не разговариваешь?
Поль пробормотал что-то нечленораздельное, чувствуя себя крайне неловко.
– Что с ним? – спросил Чонер. – Никто не в курсе? Он, часом, не проглотил язык.
– В поезде он у него был, – заметил Кокер. – Лучше бы он тогда его проглотил. У меня идея, ребята. Нет, вроде бы приехал Грим. Попозже я вам ее расскажу.
На сей раз и впрямь прибыл доктор Гримстон, отчего Поль облегченно вздохнул. Доктор заглянул поздороваться с теми, кого сегодня не видел.
С доктором приехали Бидлкоиб, Типпинг и все остальные. Вскоре прибыло и новое пополнение, в лице тех, кто приехал более поздним поездом. Последними появились два преподавателя, мистер Блинкхорн и мистер Тинклер. Комната наполнилась гулом голосов, но вскоре доктор позвонил в маленький звоночек и велел всем рассаживаться по местам к ужину.
Это сообщение мистер Бультон встретил с удовлетворением. Он ослабел и телом и духом и, хотя отобедал сравнительно недавно, но полагал, что немного холодного мяса с пивом или что-то горячее придаст ему силы, необходимые для объяснения.
Он был уверен в одном. Ни в коем случае он не должен оставаться на ночь в спальне с мстительными и драчливыми подростками. Удастся ему объяснить, кто он или нет, все равно он потребует себе отдельную спальню. Пока же он надеялся, что ужин поможет ему восстановить бодрость духа и уверенность в себе.
Но трапеза, громко названная ужином, состояла из двух больших тарелок, на каждой из которых высилась гора кусков хлеба, тонко намазанных маслом. Кроме того каждому полагалось по стакану воды. Расстроенный Поль отказался от угощения скорее с непреклонностью, чем с учтивостью. Это не прошло незамеченным.
– В прошлом семестре, Бультон, – строго заметил доктор Гримстон, – у нас были конфликты из-за твоей привередливости. Твой достойный отец сообщил мне о твоей склонности к чревоугодию за его обильным столом. Не заставляй меня снова читать нотации по этому поводу.
Чувствуя необходимость поскорее исправиться в глазах доктора, мистер Бультон поспешно схватил два самых больших куска хлеба, но они оказались такими толстыми и плохо пропеченными, что он испытал немалые сложности, пытаясь прожевать и проглотить их, а поскольку он торопился, то единственной наградой стала для него реплика «ест, как свинья» из уст одного из подростков.
«Надо поскорее бежать отсюда – уныло размышлял он. – Дика здесь явно недолюбливают. Господи, как же мне скверно! Ну почему я не могу отнестись к происходящему как... как к шутке? До чего же твердые здесь скамейки и как болит спина после этих тумаков!
Наконец настало время отхода ко сну. Мальчики по одному проходили мимо доктора, который, пожимая им руки, желал спокойной ночи.
Мистер Бультон пропустил вперед всех школьников, ибо .твердо вознамерился немедленно открыть глаза доктора на ошибку, им совершаемую. Но он невероятно нервничал. Дипломатичное, тщательно продуманное вступление, которое он сочинил, в самый нужный момент начисто вылетело у него из памяти. Мозг перестал работать, и Поль подошел к директору школы, сам не зная, что сейчас скажет.
– Доктор Гримстон, – начал он, – прежде чем отправиться ко сну... я хотел бы... я желал бы...
– Понимаю, – резко подхватил доктор. – Ты желал бы извиниться за странное поведение в поезде? Ну что ж, коль скоро ты затем нашел способ исправиться, извинение принято. Ни слова больше об этом!
– Я не о том, – удрученно протянул Поль. – Я хотел объяснить...
– Объяснить обращение с бутербродами? Если все дело в отсутствии аппетита, у меня нет вопросов, но я терпеть не могу...
– Согласен, – перебил его Поль, немного придя в себя. – Я и сам терпеть не могу недоеденную пищу, но есть кое-что, о чем я хотел бы с вами поговорить...
– Если это возмутительное поведение Кокера, – сказал доктор, – то я внимательно слушаю. Я займусь им завтра. Может быть, до тебя дошли сведения о подобном поведении кого-то еще из учеников? Неужели еще кто-то украдкой привез в школу сладости?
– Господи, да нет же! – воскликнул Поль, теряя терпение. – Неужели вы думаете, что я рыскал по школе в поисках леденцов. Меня занимают проблемы поважней! И я наконец требую, чтобы меня выслушали! Есть семейные тайны, доктор Гримстон, которые могут быть поведаны лишь при соблюдении строжайшей секретности. Я вижу, один из ваших помощников что-то пишет там за столом. Не могли бы мы пойти туда, где нам никто не помешал бы. У вас есть кабинет?
– Есть, – мрачно подтвердил доктор. – И розга тоже. Если угодно, я могу предъявить и то, и другое. Собственно, так и будет, если ты не перестанешь паясничать. Сейчас же ступай в спальню, пока я не наказал тебя. Все, никаких объяснений!
И к удивлению тех, кто никогда не бывал в положении мистера Бультона, он покорно пошел. Он отдавал себе отчет, что идет на предательство по отношению к самому себе, совершает постыдное самоотречение. Он прекрасно понимал, что в этот критический момент жизненно важно проявить твердость. Но его храбрость растаяла без следа, и он послушно стал подниматься по деревянной лестнице в спальню.