– Полноте, Оленька. Я же не тунеядец, я, пока могу, наше дело не брошу. Тебе еще со мной, старым, потом возиться. А ну-ка!
Он расстегнул портфель и выудил оттуда небольшую белую шкатулку с резными боками и узорчатой крышкой.
– Это что же, минерал? – Ольга, конечно, как дочь геолога, могла без сомнений отличить кость от камня, но от эмоций совсем растерялась и, поняв, какую ерунду спросила, кажется, даже покраснела.
– Не минерал, доченька, – снисходительно поправил отец. – Костяное искусство нганасан, Пал Анатолич мне целый курс этнографических лекций о них прочитал, за столько дней-то на ледоколе, а потом и паровозе! А ты открой, открой.
– На ледоколе! – ахнула Ольга, прижав руки к щекам, а отец тем временем положил шкатулку ей на колени. Она сняла круглую резную крышку и снова ахнула: камень, лежавший внутри, не был похож ни на один из уже имевшихся. Вот только не радость теперь тронула ее сердце, а лютый, почти первобытный страх. Что-то с камнем было не так, но сказать об этом отцу, конечно же, она не могла. На мгновение даже показалось, словно камень блеснул кровавыми каплями, но то были лишь игра света и Ольгино воображение. От камня веяло холодным и чужим, опасным, и исследовать его не хотелось совершенно, будто, взяв в руки, Ольга могла им пораниться. Проглотив горький ком, она улыбнулась через силу и скрепя сердце поблагодарила за чудесный подарок.
Отец остался доволен: все трогал причудливый образец, сам вертел в руках так и сяк, обращая ее внимание на то, как переливчатая поверхность нагревается от пальцев, словно живая. Ольга тоже старательно любовалась камнем, но трогать побаивалась. Как только отец согрелся и вытянул уставшие с дороги ноги, она шкатулку закрыла и отодвинула подальше. Тот камень ей казался таким же неприветливым и безжизненным, словно обугленным куском плоти, – как и горы, о которых принялся рассказывать отец.
Потом они еще долго говорили, почти до рассвета. Отец пугал чудными историями о пропавшей мертвой шаманке, о гибели шахтеров, о том, как оставшиеся члены экспедиции пешком добрались до метеостанции, затем на упряжках – до устья Енисея, а оттуда – по воде прямиком до Соловков. В каждом пункте он задерживался, строчил отчеты, доносы, отправлял телеграммы, и дорога заняла едва ли не столько же, сколько и сам поход. И вот наконец вернулся, когда дело уже неумолимо двигалось к зиме.
– И камешек привез, и тебя повидал, – улыбался он так широко, что лицо его пошло крупными морщинами на щеках. – Пал Анатолич меня отговорить пытался, но это же такой образчик! Да так, что рассорились мы с ним в пути.
– Как же так, – вздохнула Ольга. – А ваши труды, писательство?
Отец негромко выругался:
– Во взглядах разошлись, так что, Оленька, не видать нам общей книги. Сам напишу, и без него. Он, видите ли, вдруг против всяких разработок сделался, уперся как баран, – нет, и все тут, нельзя там копать больше.
– А вы что?
– А я считаю, – он вдруг блеснул слишком жадным взглядом, – копать нужно. И глубже, и больше, нганасан этих согнать, чтоб трудились на нужное дело, промышленность развивали. А этот курий выродок даже камень, безделушку твою, отобрать вздумал!
– Так отдали б, – махнула рукой Ольга. Она, конечно, дорожила подарками отца, но не ценой его научных связей.
– С ума сошла?! Да я Пал Анатолича едва комиссарам не сдал! Тундры и туземцы ему, видите ли, важнее целой страны. И камень этот, сувенир на долгую память об отце тебе, из самого сердца Бырранги. А давай, доченька, тебе его на шею? Мастера спросим какого… Чтобы носила и не снимала. Чтобы он всегда с тобой был. На веки вечные.
Он вдруг зашамкал челюстью и уставился на Ольгу бездумно, так что ей стало не по себе. Она поспешно отвернулась, почувствовав себя еще более одинокой, чем без него. Лишь Колька, пропахший махоркой, вспомнился ей, и захотелось приникнуть к его плечу и успокоить разгулявшиеся нервы.
– Папа, идите лучше спать, вы, как видно, устали с поезда.
– И то верно, устал, – закряхтел отец.
Только когда он поднялся из-за стола и, сгорбившись, направился за свою перегородку, Ольга вдруг с ужасом заметила, что за одно лето он словно состарился на дюжину лет. Шкатулку она не трогала до самого утра, но так и не смогла сомкнуть глаз, а на рассвете чуть было не выбросила подарок отца в Волгу, но вовремя одумалась. И сразу решилась.