– Оленька… – Колька спросонья выглядел растерянным и милым. – Ты чего удумала в такую рань, чудная моя?
Ольга, шагнув в полумрак коридора его общежития, протянула костяную шкатулку с камнем внутри:
– Помоги, Коленька. Пусть это у тебя побудет.
– Неужто буржуйское добро? – хохотнул тот, и Ольга на него шикнула, приложив палец к губам.
– Там внутри минерал. Но ты его не трогай, под половицами спрячь или там, где не найдут, ладно? Только обещай!
– Все, что угодно, душа моя ненаглядная! – Колька, краснея, сложил губы трубочкой для поцелуя, и Ольге пришлось, тоже, вероятно, красной от смущения и волнения, подставить сначала одну щеку, потом другую, а потом и губы. Первый поцелуй, и в дверях! Кто бы мог подумать! Но долго миловаться не получилось: Колькины соседи по коммунальной квартире постепенно просыпались, баб Паша уже шуршала веником в коридоре по пути на кухню, где шумел примус, Колька смеялся, пряча шкатулку за пазуху, а Ольга почему-то не чувствовала облегчения и радости, на сердце у нее было по-прежнему неспокойно и тяжело.
Шиза
«Ольга твоя – мертвая баба, то ли старуха, то ли молодуха, – одна фигня, непонятно. Жить тебе не дает, присосалась как пиявка».
Шиза усмехнулся своему отражению – похоже, впервые за очень долгое время он в ту минуту реально зассал. За очень долгое – это примерно лет за семнадцать, с тех пор, как в восемь заработал заикание, увидев нечто плохое в подвале детдома. Плохое – это примерно в сто раз хуже, чем когда, еще до детдома, насаживал лягушек на палки и опускал Муркиных котят в таз с водой. Бабушка за ним плохо следила, а потом папа с мамой умерли, и Шизу привезли в разваливающийся, пропахший старой масляной краской клоповник со скрипучими железными койками. «Инкубатор». Там он познакомился с Бесом, Винни и остальными. Там его, мелкого, другие дети заставили ночью лезть в подвал, пока воспитатели их не спалили. «Чё, зассал?» – спросил Бес, противно, как шакал, ухмыляясь. Шиза дрейфлом никогда не был и полез. И то плохое, что нашел в старых катакомбах, ему совсем не понравилось, мягко говоря. Правда, после подвала и Бес с остальными его зауважали, и котят топить как-то перехотелось.
Шиза долго не мог связать одно с другим, пока не понял однажды, что именно с той ночи в его жизни вместе с заиканием появилась и Оля. Никто про Олю не знал, это был их с Шизой большой-большой секрет. Оля была добрая, понимающая, Оля его слушала, как могла, и заботилась о нем, как о себе самой.
– Т-так что сам ты п-п-пиявка, Вася, – оскалился он в зеркало.
Вообще-то, только благодаря Оле он все еще более-менее дружил с головой. И с остальными частями тела – вот сейчас по ее наставлению щедро намазывал себе харю какой-то корейской фигней. Винни как-то спалила баночку – ванная тут у них была одна на этаж, прямо как в детдоме, – и многозначительно покачала головой, иронично скривив губехи. Даже тогда Шиза не пересрался. Главное, что кружевные труханы не спалила, и на том спасибо, потому что когда он лично первый раз обнаружил их на себе после одного из Олиных «приходов», то реально поначалу подумал, что это детские приколы давно минувших дней, и чуть было не пошел разбираться с Бабаем. Только тот подобные шуточки проворачивать любил и сам же над ними потом ржал.
Но теперь Шиза все время нервничал, когда думал о долбаном белобрысом колдуне. Каким таким образом, с какой такой стати, какого такого хрена, спрашивается?! Еще и сам же спасовал перед ним, как девчонка. Даже у Винни яйца потяжелее, чем то желе, что тем вечером наблюдалось у Шизы в штанах. Он должен был успокоиться, но хрена там лысого он был спокоен. В итоге прямо на трассе оставил Василия Блаженного топать до дома пятнадцать кэ-мэ пешком и той же ночью поехал в зал к Рафику. Там всегда торчал кто-то из парней, и можно было мудохаться хоть круглосуточно, пока не сдохнешь, так что домой Шиза вернулся только через сутки, позволив себе на двадцать четыре часа отвлечься от происходящего треша. Остальные в доме, само собой, не обрадовались, ведь Шиза велел им затихариться, а сам… Дрался, бухал, потом драл кого-то, снова дрался и бухал до следующей ночи, пока все дерьмо из него не вышло. Но их разрешения и не спрашивалось. Не то чтобы Шиза был равнее остальных, но каждый в семье знал, что ему необходимо где-то вызвериться, иначе под раздачу попадут сами. А Шиза своих тем более обижать не хотел. Но мог.
– П-прости, Оль, – вздохнул он, легонько похлопав себя по подбитым скулам. Синячеллы теперь будут, точно как у архимага Васи, если не краше. Оля, конечно, не обрадуется, если вдруг в ближайшее время сама надумает «прийти», и Шиза на всякий случай оставил на тумбе – нет, не ландышей, какие ландыши зимой? – похожих на подснежники, неведомых белых цветуечков, купленных в «Моем букете». Пар Шиза выпустил, а значит, новый день обещал быть чудесным.