— Сссдорофф! Ты чё свинтила? Мы, приколись, так оттопырились. Просыпаемся — ломы пудовые — передоз. Полный трындец! Ну, мы чё делать? Дёрнули к Гвоздю на хату. У него спотыкач зашкерен. Тарашка лосьон у гвоздевской маман вылакал. Прикинь! Ты куды с таким сидором?
— На пляж.
— А! Ну, давай. Вечером стрела. Сёдня ж танцы. Класс, что ты с нами. Будем селивановских гасить, а то чё-то они конкретно нюх потеряли. Наваляем — мама, не горюй. Я на них давненько зуб чешу. Покажем чмошникам свободу в щёлочку.
— Слушай, Шиг, а… как ты думаешь, нам что-нибудь будет, ну… за киоск?
Шита неопределённо пожала тощими до жалости плечами. («Как она собирается навалять селивановским, неужели они ещё дохлее, чем она?» — мрачно отметила Янка.)
— Ну, Тарана, мож, участковый выцепит дня через три. Он же на учёте. Ну, ещё кого поспрашают, туды-сюды… Да хер на него, на киоск. Че мы взяли-то? Двери надо лучче закрывать! — Шита вновь защебетала, как картаво-шепелявая сорока, в радостном предвкушении грядущей победы над безнадёжно обречёнными селивановскими доходягами.
Домой!
Входящие, оставьте упованья
Янка стояла на перроне железнодорожной станции Ярцево перед расписанием, в полном оцепенении и нарастающем ужасе. Если верить этому проклятому табло, то спасительный поезд уехал три часа тому назад, в 18.30 по местному времени, а не по-московскому, как она ожидала. «Как я могла так лохануться?! Всё у них тут через задницу! Что делать?! Возвращаться — невозможно, невыносимо…» — маялась Янка у закрытого на веки вечные «Справочного бюро». В единственную кассу струился роскошный хвост из курортников, завершивших лечение, но так и не успокоивших больные нервы.
Не прошло и двух часов, как, к несусветному Янкиному изумлению, ей поменяли билет на ближайший поезд, забрав, правда, в качестве компенсации все деньги, каким-то чудом сохранившиеся в кошельке. Но разве могло столь незначительное обстоятельство омрачить счастливую возможность покинуть опостылевшую здравницу? Измучившись на фанерных стульчиках и выкурив от голода и вялотекущего психоза все сигареты, Янка дождалась, наконец, когда перед ней отворились заветные двери вагона.
— Девушка, я вам ещё раз повторяю, мест нет. Ну нету мест в вагоне!
Янка, не мигая, сквозь слёзы смотрела на обширное белое пятно, мерцающее на месте рябого лица проводницы, вдыхала извергаемые ею винные пары и отказывалась верить в происходящее.
— Пожалуйста! Я умоляю вас! Мне необходимо ехать. Меня мама ждёт. У меня нет больше денег, у меня же есть билет. Пожалуйста! Пожалуйста!
— А я не знаю, кто вам эти билеты продал. Я, что ли, вам эти билеты продала? Идите в кассу, к дежурному, начальнику вокзала… Разбирайтесь с кем хотите!
«Заканчивается стоянка поезда Алма-Ата — Новосибирск, — прогнусавили сверху.
— Так. Слышала? Отправляемся. Отойди от вагона! Нечего тут! Ты русский язык понимаешь аль нет?
Как будто поняв что-то, Янка молча сняла золотые серёжки и протянула их окончательно расплывшемуся пятну: «Ничего, ещё остался заветный бабушкин перстень» — его Янка оставила дома, боясь потерять.
— Ну, залазь, ладно уж. Устраивайся где найдёшь, на третьей полке вон. И откуда только такие хамки наглые берутся? Прёт напролом, хоть ты ей тут чё…
«Что б тебе лопнуть!» — мысленно парировала Янка.
Тёмный вагон напоминал захламлённый, затхлый чулан. Повсюду сидели и лежали люди. По нескольку человек размещалось не только на полках, но и на ящиках, тюках, коробках, заполонивших все проходы. Обещанные «гостеприимной» хозяйкой вожделенные третьи полки, словно чёрные беззубые рты, были забиты поклажей и телами. Невозможно было найти свободного пятачка пространства, чтобы даже присесть. Доблестная труженица путей сообщения не лукавила — мест в вагоне действительно не было.
— Чучмеки товар везут, — пояснил участливый пассажир, видя Янкину растерянность.