- И время очень удобное,- сказала Вера Константиновна,- четыре часа. как раз вернешься к шести, и будем садиться за стол.
Сознаемся, Мишка Грачик наивно полагал, будто мать слегка угорела у плиты. посему он терпеливо ждал. когда наваждение пройдет, и этим своим очевидным непротивлением позволил матушке непростительно увлечься. Только в половине третьего, когда Вера Константиновна сказала: "Ну, хорошо, одевайся, а я пойду поглажу тебе рубашку", бедняга стал соображать, сколь серьезный оборот принимает дело. Когда же до Мишкиных ушей стало из кухни доноситься позвякивание утюга о подставку, он просто запаниковал, но справился со слабостью и решил бороться с новой бедой старым добрым способом. Короче, в тот момент, когда Вере Константиновне остался левый рукав. за который она принялась, сладко воображая, будто ее отпрыск уже собрался, из комнаты сына донеслась музыка.
Нет, к одеванию он не приступал, даже не думал. Когда Вера Константиновна влетела в комнату, Мишка обнаружился на диване, он лежал, прикрыв глаза, явно изготовившись к чувственному наслаждению.
- Ты не идешь? - задала довольно нелепый вопрос Вера Константиновна.
- А зачем? - последовал достойный ответ. - Как, разве ты не хочешь послушать? - спросила Вера Константиновна и, перечислив все титулы и регалии своего бывшего научного руководителя, раскрылась окончательно.
- Каждого дурака слушать...- ответил сын. совершенно не подозревая, какой наносит удар.- Каждою дурака слушать, уши отсохнут.
- Ах так, это, значит, слушать уши не отсыхают,- сказала Вера Константиновна, имея в виду музыку.- Сейчас у тебя отсохнет кое-что другое,добавила она. имея в виду кое-что до сей поры неприкасаемое,- Хватит.объявила Вера Константиновна, перекрывая акустическую систему 10МАС.Хватит!
Это "хватит" означало конец игры, "хватит" означало - шутки кончились, и ты не думай, что, кроме отца, с тебя некому спросить. Нас предали.
- Сейчас,- сказала Вера Константиновна,- сию минуту и немедля ты приведешь в порядок все это безобразие, иначе не сядешь за праздничный стол.
Ну а чем решил мерзавец украсить праздничный стол, публика, безусловно, уже догадалась, и потому не станем задерживать деталями и без того непростительно медленное развитие событий. Отметим лишь походя просьбу купить заодно растительное масло, каковое и было заодно куплено.
Ну-с, а теперь, узнав чертову уйму разных тайн и секретов, выяснив, насколько уважительные причины задержали прибытие на матч ключевого игрока, отметив, кстати. искреннее его старание исправить незавидное положение приятелей (два гола лично и одна результативная передача за каких-нибудь пятнадцать минут), зададим вопрос, как же он, Лысый, прореагировал на появление за воротами соперников зрителя? Просто-напросто Сергея Михайловича Грачика.
Никак, знаете ли, в пылу борьбы, охваченный одной, но пламенной страстью, Мишка Грачик не заметил своего отца, не различил лица человека, так неестественно застывшего у кромки поля. Не признал именинника. Не пришло, прямо скажем, еще время Лысому оценить историческое значение момента, и поэтому, оставив его организовывать новые атаки, проводим взглядом онемевшего, одеревеневшего, слегка даже ориентацию в пространстве потерявшего отца, доведем до угла дома, до двора, где яростные вопли: "Лысый, пас! Лысый, сзади! Лысый, бей!" - уж не способны будут более испытывать на прочность неэластичный эпителий барабанных перепонок декана. Ах, но, увы, как всегда, навязчивое сочувствие и суетливая любезность, душе страждущего облегчения не дав, нас, однако, вынудят присутствовать при еще одном унижении несчастного человека. За углом Сергей Михайлович предосаднейшим образом налетит на колючую гору березовых веников, сваленных у стены дома как раз между дверью с табличкой "Узел горячей воды" и аркой, соседствующей непосредственно с приветливо распахнутым его собственным подъездом. Господи, право же, лучше бы просто отвернулись. Конкретному гуманизму предпочли абстрактную мораль.
Что ж, с какой меркой ни подходи (интересов приключения, конечно, во внимание не принимая), было оы разумно отказаться сегодня от привычного спортивного единоборства. А впрочем, все равно... уже все равно, так, по крайней мере, и Лысому казалось, слишком возбужденному содеянным каких-то полчаса назад. Раскованный, переполненный адреналином, он действительно играл вдохновенно, постепенно превращая 6:1 в 6:2, 6:3, 7:4, 7:5, 7:6 и, наконец, 7:7. Но то ли неопознанная тень. качнувшись и растворившись на той стороне поля, все же аукнулась в его воспаленном сознании, то ли пружина бунта, находившись, наплясавшись, провисла и замерла, а может быть, и мы склонны отстаивать именно эту версию, в удовлетворенную прогрессом игры голову (вкрались кое-какие воспоминания. Например, бутылка постного масла, каковую Мишка Грачик, уже Лысый, оставил v двери. Да, поставил на пол и, надавив кнопку звонка, кинулся прочь, стремительно преодолев шесть лестничных пролетов и оказавшись в момент открытия двери двумя этажами ниже наполненных ожиданием глаз мамы Веры Константиновны. Все же никогда Мишка не совершал подобных подвигов, тем более в красный день календаря, и поэтому можно понять, отчего он стал вдруг томиться, игра его потеряла блеск, ходы комбинаций нарушились, уже совсем, было потерявший надежду враг вновь вырвался вперед - 8:7.
Ax, уверяю вас. даже садясь в кресло парикмахера, Мишка еще не ведал, какие слова сорвутся у него с языка. "Налысо,- сказал он,- под бритву". И сам поразился, да, он сказал "А", но к неизбежности "Б", сознаемся, был еще не готов. И потому посреди футбола душа его начала метаться, трепеща крылышками, беспокойно порхая и жалобно чирикая. Но путь домой лежал только через игру, только десять мячей в ворота противника могли дать ему право ретироваться со словами: "Да в гробу я видал ваше пиво". В общем, Лысый, грешный своим опозданием, стонал, но держал. Впрочем. после восьмого пропущенного мяча начал слишком суетиться, слишком стараться, результатом чего стала передача н ноги набегающему директору ресторана и счет 9:7.
Но нет худа без добра,- безобразие, учиненное Лысым, пробудило в его партнерах справедливый гнев, открылось второе дыхание и угрожающе пошатнувшееся равновесие в считанные минуты было носстановлено 9:9.
Оценить героику деяний своих товарищей, однако в полной мере Мишка не мог. Шампанское, коньяк, готов был выставить Лысый ради спасения своей души. Но счет 9:9. роковое фифти-фифти. как и следовало ожидать задержался. Несколько раз обе стороны упускали вернейшую возможность завершить испытание, промахи по пустым воротам, удары в штангу фатально следовали один за одним, счет не мог измениться ровно полчаса, впрочем, для Мишки, пришедшего на футбол без часов и поминутно спрашивавшего время у товарищей, прошло всего 10 минут. Замедленный временной режим поддерживался его приятелями из соображений гуманности, ибо Лысый, все же явившись на игру, поставил условие - только до шести, до 18.00. Но, возможно, сказалось отсутствие необходимых разъяснений, а может быть, его удивительный лик виной всеобщей несерьезности, да и игра, в конце концов, требует жертв. Скорее всего, просто кажущаяся близость победы попутала его дружков, но, достигнув равновесия. Создатель остановил прекрасное мгновение.
Раскрыл глаза Мишке на чудеса со временем прохожий, к которому обратился снедаемый подозрениями Грачик. Произошло это в восемнадцать часов сорок одну минуту. Последовавшая за ней сорок вторая минута девятнадцатого часа была истрачена сыном декана электромеханического факультета на довольно бессмысленные поступки, как-то: оскорбление словами и действием, последнее выразилось в попытке съездить в нос ближайшему из обманщиков. Жулик, между прочим, принявший все происходящее отчасти за шутку, однако, счел наилучшим покинуть поле на хорошей скорости, успев порекомендовать Лысому на ночь водные процедуры. Впрочем, вовсе не желание мести владело в тот момент нашим героем, поэтому, оставив партнеров досмеиваться, он схватил вещички и не менее поспешно покинул площадку.
Итак, около семи часов вечера, взмыленный, красный, сын Сергея Михайловича надавил кнопку звонка у родительской двери. Тирлим-бом-бом откликнулся мелодичный звонок, но дверь не открыли. После продолжительных повторений кто-то подошел к двери, тщательно в глазок изучил черты пришельца и, в чем-то вновь убедившись, ушел в глубь квартиры. Не оценивший происшествия сразу, Лысый еще дважды разрывал тишину жалобным тирлим, но не вызвал за толстой дверью никакого движения. Неготовность молодого человека к такому повороту стала еще более очевидна, когда, сделав паузу, он вдруг постучал со словами: "Мама, это я, Миша".