Линдсей облизнул пересохшие губы.
– Дай же мне настоящее, – сказала она.
Одним рывком она развязала оби. Кимоно ее украшал орнамент из ирисов и фиалок. Кожа под кимоно – раз к такой прикоснуться, а там не жалко и умереть…
– Иди сюда, – позвала она. – Дай моим губам твои губы.
Приблизившись, Линдсей обнял ее. Горячий язык глубоко скользнул в его рот, принеся с собой пряный привкус.
Ее слюнные железы вырабатывали наркотик.
Они опустились на пол под мертвенным взглядом полуприкрытых старухиных глаз.
Ее руки скользнули под его кимоно.
– Шейпер, – сказала она. – Я хочу твое тело.
Теплая ладошка ласкала пах. Он подчинился.
Народный Орбитальный Дзайбацу Моря Спокойствия 16.01.16
Линдсей лежал в куполе Рюмина на полу, прижав ладони к вискам. На левом его запястье был золотой браслет с двумя рубинами. Черное атласное кимоно с едва заметным тканым рисунком из ирисов и брюки-хакама соответствовали самой последней моде.
На правом рукаве кимоно красовалась эмблема фиктивной корпорации «Кабуки Интрасолар» – стилизованная белая маска с черной и красной лентами поперек глаз и рта. Задравшийся рукав кимоно обнажал кровоподтек от укола на сгибе локтя. Он работал на стимуляторах.
– Хорошо, – сказал Линдсей, снова поднося к губам микрофон. – Сцена третья. Амисима. Сихэй: «Сколь далеко ни уйдем, нигде не отыщется места, отмеченного знаком самоубийства. Погибнем же здесь». Далее – Кохару: «Да, поистине так. Одно место не лучше другого, чтобы умереть. Но я подумала: найдя тела наши рядом, люди скажут, что Сихэй и Кохару совершили самоубийство любящих. Представляю, как возненавидит и проклянет меня твоя жена. Так убей же меня здесь, а потом найди себе место подальше». Опять Сихэй…
Внезапно Линдсей замолчал. Рюмин, пока он диктовал, занимался странным каким-то делом. Нечто наподобие ленточек плотной коричневой бумаги он уложил продолговатой кучкой на листке тонкой белой бумаги, после чего свернул из белой бумаги трубочку и заклеил языком шов.
Зажав в губах кончик бумажного цилиндрика, он взял какое-то металлическое устройство и нажал кнопку на его крышке. Линдсей, удивленно глазевший на него, издал громкий вопль:
– Огонь! Господи боже, огонь! Огонь!
Рюмин выдохнул облачко пара.
– Что за хрень с тобой такая? Крохотный язычок пламени никому не повредит.
– Но это же огонь! Боже милосердный, я никогда в жизни не видел открытого огня. – Линдсей понизил голос. – А ты уверен, что сам не загоришься? – Он с опаской смотрел на Рюмина. – У тебя легкие дымятся!
– Да нет же. Это такое новшество. Совсем маленький новый порок, – пожал плечами старый механист. – Может, малость и вреден – так ведь полезных пороков не бывает.
– Что это у тебя?
– Кусочки бумаги, пропитанной никотином. Ну и плюс кое-какие ароматизаторы. Довольно-таки неплохо. – Он вынул сигарету изо рта. Взглянув на тлеющий кончик, Линдсей содрогнулся. – Да ты не дергайся. Здесь – не то, что в других колониях. Огонь не страшен. Грязь не горит.
Снова опустившись на пол, Линдсей издал стон. Мозг его тонул в воспоминаниях. Голова болела. Им владело неописуемое чувство: словно в первое мгновение приступа дежа вю. Словно хочешь чихнуть, а никак не чихается…
– Ну вот, место из-за тебя потерял, – брюзгливо сказал он Рюмину. – Подумать только, сколько все это для меня значило! Эти пьесы, заключающие в себе все сохранившиеся ценности человеческой жизни!.. Оставленные нам в наследство, когда не было еще ни шейперов, ни механистов. Человеческая, непрочная, первозданная жизнь…
Рюмин стряхнул пепел в черный футляр от объектива.
– Ты, мистер Дзе, рассуждаешь как орбитальный абориген. Настоящий «цепной». Где твоя родина? В ССР Моря Кризисов? Или в Коперникианском Содружестве?
Линдсей втянул воздух сквозь стиснутые зубы.
– Ладно, прости уж мне мое стариковское любопытство, – сказал Рюмин, выпуская густое облако дыма и почесывая красный след от видеоочков на виске. – Давай-ка я тебе объясню, мистер Дзе, в чем твои трудности. Вот ты прочел три композиции: «Ромео и Джульетта», «Трагическая история доктора Фаустуса» и – последнюю – «Самоубийство влюбленных на Амисима». На мой взгляд, как-то это все – не то.
– Да-а? – протянул Линдсей возмущенно.
– Да. Во-первых, малопонятно. Во-вторых, мрачно до невозможности. И, в-третьих, что хуже всего, пьесы эти – доиндустриальные. А теперь – что я думаю в целом. Ты организовал дерзкое жульничество, вызвал невообразимую суматоху и весь Дзайбацу поставил на уши. В возмещение надо бы хоть немножко развлечь народ.