Непослушные, вялые руки обхватили его шею. На долю дюйма отведя губы от его рта, она проговорила:
— Попробуй…
Он попытался в нее войти. Несмотря на возбуждение, у него ничего не вышло — афродизиак еще не подействовал. Она была совершенно сухой.
— Больно… — пожаловалась Нора.
— Я хочу тебя, — сказал Линдсей. — Ты — моя. Моя, а не их.
— Не говори так. — Язык ее заплетался. — Это просто эксперимент.
— Для них — может быть. Но не для нас. — Фенилксантин придал ему уверенности — уверенности, не терпящей возражений. — Все прочие ничего не значат. Скажи только слово — и я yбью любого из них. Я люблю тебя, Нора. Скажи же, что ты любишь меня.
— Я не могу. — Она моргнула. — Ты делаешь мне больно.
— Тогда скажи, что веришь мне.
— Я верю тебе. Вот, есть. Подожди немного, пусть так… — Она обхватила его ногами и покачала из стороны в сторону бедрами, теснее прижимаясь к нему. — Значит, вот это как… Секс…
— Раньше у тебя такого не бывало?
— Один раз, в Академии. На спор. Но тогда было не так.
— Тебе хорошо?
— Очень. Давай же, Абеляр…
Но теперь в нем проснулось любопытство.
— А тебе тоже прокручивали запись наслаждения? Мне — один раз. На занятиях по технике допроса…
— И мне. Но там же — ничего человеческого; слепой, белый экстаз. — Кожа ее покрылась бисеринками пота. — Еще, дорогой, еще!
— Нет, подожди. — Он вздрогнул от неожиданности — она слишком сильно сжала его запястье. — Я понял, о чем ты говорила. Глупо все это, верно? Мы ведь и так — друзья…
— Я хочу тебя, Абеляр! Давай же, дай мне кончить!
— Но мы же уже поняли точки зрения друг друга… И потом, я же грязный!
— Плевала я на твою грязь! Быстрее! Ради бога, быстрее!
Подчиняясь, он почти минуту механически работал бедрами. Закусив губу, она застонала в предвосхищении; голова ее запрокинулась. Но для него это утратило всякий смысл.
— Я не могу продолжать, — сказал он. — Просто не понимаю, зачем.
— Тогда дай я сама! Ну же!
Он попробовал вызвать в памяти что-нибудь возбуждающее, однако привычный водоворот эротических образов казался сейчас абстрактным и отдаленным, словно нечто, присущее совершенно другому виду. Он вспомнил свою экс-супругу. Вот и с ней секс был чем-то подобным. Обязанностью. Актом вежливости…
Он не двигался, предоставив биться об него ей самой. Наконец она испустила вопль отчаянного наслаждения.
Отстранившись, она вытерла пот с лица и шеи рукавом блузки и застенчиво улыбнулась.
Линдсей пожал плечами:
— Я понял твою точку зрения. Действительно, пустая трата времени. Наверное, убедить в этом остальных будет трудно, но если я достучусь-таки до их здравого смысла…
Она смерила его голодным взглядом:
— Я ошибалась. Для нас это будет вовсе не страшным. Хотя я чувствую себя эгоисткой — ведь ты ничего не получил…
— Но мне просто замечательно! — возразил Линдсей.
— Ты говорил, что любишь меня.
— Это говорил не я, а гормоны… Конечно, я глубоко тебя уважаю, по-товарищески… Извини, что у меня вырвались те слова. Прости меня. Я совсем не то имел в виду, честное слово.
— Не то… — повторила она, надевая блузу.
— Не обижайся. Тебе нужно было узнать, что это такое. И я тебе очень благодарен. Теперь я совершенно новыми глазами смотрю на мир. Любовь… это понятие не имеет смысла. Может быть, для других, в другие времена…
— Но не для нас?!
— Нет. Я чувствую себя так неудобно… Свести переговоры к сексуальным стереотипам… Ты, без сомнения, нашла это оскорбительным. И неприемлемым.
— Меня тошнит, — сказала она.
ESAIRS XII
24.02.17
— Ну как? Теперь порядок? — спросил президент, морща нос-пуговку. — Не будешь больше про иссушение наших жизненных соков?
— Никак нет, сэр, — отвечал Линдсей с дрожью. — Теперь мне лучше.
— Вот и хорошо. Дип-два, развяжи его.
Та распустила веревки, которыми Линдсей был распят на стене пещеры.
— Я избавился от этого, — сказал Линдсей. — Теперь я все понимаю, но когда супрессанты начали действовать, все стало кристально ясным.
— Тебе, может, и стало кристально ясным, но тут и женатые люди есть. — Сенатор-один крепко взял за руку депа-первого.
— Извините, — сказал Линдсей, растирая занемевшие руки. — Вот на таких штуках они все там сидят. Только Нора теперь бросила. Я и не знал, что так далеко зашло. Они просто не знают жалости. Они не испытывают благопристойного стыда и смущения, сопутствующих сексу. Они меж собой связаны точно и аккуратно, как шестерни. Мы должны совратить их.