Почему-то сработали системы пожаротушения, прыснув густой пеной из форсунок на подволоке. Заодно полыхнуло огнем, это Шайна выстрелила термоинъекционным боеприпасом. Нобелевского лауреата, слишком тесно общавшегося с секретаршиным задом, испепелило вместе с остатками сенатора; бодигарда, пытавшегося защитить высокопоставленное тело, убило тоже. Техники с быстротой орлов и трусливостью мышек забились в разные щели. Пассажиры, огромными прыжками устремившись к катеру, затолкнули тех, кто дотоле чинно входил на борт, как шайбы в ворота. Через какие-то две минуты катер стартовал. Пошел вертикально, на разгонных ускорителях, раздался крепкий хлопок воздуха – это он преодолел шлюз. Минуту спустя я увидел на имеющемся здесь объемном экране, как катер на маршевых, набирая скорость, уходит в сторону Европы. Он, кажется, еще совсем рядом, но вот режим телеприсутствия отключается, дюзы катера прощально мигают и меркнут в сияющей пустоте.
Везет же людям.
– А с чего ты взяла, Золушка, что мы попадем на борт этой замечательный тыквы? – спросил я у Шайны; её лицо немного замаралось от копоти, а брызги от системы пожаротушения проделали на щеках слезливые дорожки .
– Нам и не надо было попадать на этот борт.
Она вывела в виртуальное окно экстренную информацию.
Катер не долетел до Европы. Сильно не долетел. Взорвался, когда еще набирал ускорение.
– Ты знала, что так будет? Зачем надо было торопиться туда, куда не надо?
– Не знала, – она энергично тряхнула кудряшками. – Но когда мы появились в ангаре, стало ясно, по внешней симптоматике, что эта публика, сенатор, лауреат, менеджеры подразделений, представители корпораций и прочие, несут в себе плазмодий. В-общем, надо искать другой способ выбраться отсюда.
Она подняла с палубы и перебросила мне хеклер-коховскую винтовку, оставшуюся от бодигарда.
Есть другой способ выбраться из дырявой консервной банки, брошенной на дно моря?
Не надо отчаиваться, сказал один парень на погибающей подводной лодке Северного флота. И в самом деле, смерть – это не конец.
Шайна аккуратно взяла пробу в контейнер Дьюара, дыхнувший морозным паром – один из неиспепеленных ошметков сенатора.
– Сейчас приглашаю в лабораторию № 7, там есть установка, которая позволяет секвенировать и генотипировать наследственное вещество биоматериала, а заодно его реплицировать и рекомбинировать; в общем, много чего. Так что есть шанс подготовить плазмоцид за короткий срок. По дороге я тебе буду говорить, когда стрелять, потом и сам научишься вычислять трансформантов.
Единственное оружие моряка на гибнущем корабле – это вежливость.
– Плазмоцид, я не ослышался?
– Для людей плазмодий является инфекцией, а инфекционное заболевание можно лечить с помощью антибиотиков. Плазмоцид против плазмодия, название в тему.
Итак, его зовут «плазмодий». Впрочем, не совсем улавливаю, зачем нам прямо сейчас готовить какой-то плазмоцид, однако это лучше, чем ничего.
Стрелять пришлось уже на выходе из ангара. Тела трансформантов расстегнулись словно кожаные куртки, открыв багровый зев, когда они оказались в пяти метрах от нас. Причем двое из них мгновенно вскарабкались на плечи трех остальных, чтобы атаковать на верхнем уровне... А до того были на вид совершенно обычные люди, в цивильных костюмах – в таких ходят приглашенные ученые, не входящие ни в одну из служб станции.
6. Европа. В гостях у трупа
– Я так понял, что уничтожить эту заразу можно. Станция напоминает по форме и по сути юлу. У нее есть центральный ствол, кольцевые и радиальные коридоры, – сказал Трофимов. – Пройдем по кольцевым, запирая радиальные, загоним нечисть в центральный ствол, а там ее наверное и так уже много, поскольку близко к оставшемуся теплу; и чик-чик, всю к ногтю, боеприпасов хватит. Ну и освободим «Европу-1».
Было видно, что Вейланд сильно засомневался – у него, когда сомнения, сразу начинается активное моргание.
– Командир, разрешите доложить, никуда лезть не надо. Лучко покуда в медблоке, кто-то должен его охранять. Остается всего трое. Этого, что, достаточно для освобождения Европы от нечисти? И, кроме того, они – уроды, пропитанные заразой, только для нас, а для международной общественности – представители научных кругов стран Североатлантического союза. Нас потом будут искать всей этой самой общественностью и волочь в Гаагу.
– Отставить разговоры. Пойду я с Корнеевым, Никитский будет с Лучко, Вейланд на выходе, – распорядился командир. – Стрелять станем сколько надо. Для особо одаренных объясняю – если мы не поймем, как эта зараза действует и как ее можно уничтожить, мы не сможем с ней бороться и тогда, когда встретимся с ней снова. В другом месте и в другое время. А то, что мы с ней еще встретимся, я гарантирую. Нам надо узнать степень заражения станции и причины. Дабы было, что докладывать в штаб и предотвратить напрасные потери в будущем.
– Мы не биологи, – протянул Вейланд. – Мы не понимаем, как эта зараза распространяется; у этих европейских чудаков, может, не только укус опасен, но и плевок, и даже взгляд.
– Если есть приказ, станешь биологом, – как и обычно, командир произнёс суровые слова торопливо и покашливая, словно стесняясь. – Насчет взгляда не сочиняй, сказитель, а плевать на себя не давай.
– Так точно, станем биологами, товарищ командир, – согласился Вейланд и моргание у него прекратилось. – Хорошо хоть не танцорами.
– Командир, что делать, если встретим людей, которые в норме? – спросил я. – Такие ведь могут быть, хотя «Европа-1» – замкнутое пространство и любая зараза здесь передается быстро. Формально нас ведь на станции нет.
Вопрос непростой был, мы с Трофимовым понимаем, что означает встреча разведгруппы с гражданскими на занятой врагом территории. Выдадут те – не выдадут? Там, на Земле, полагались на то, что не выдадут, и иногда ошибались, с фатальными последствиями. А здесь не Херсонщина, а «Европа-1» – вообще территория Североатлантического союза.
– Смотря, сколько окажется таких, в норме. Если много, постараемся остаться незамеченными. Если несколько, спасаем, потом вкалываем диффузный нейроинтерфейс, точнее программируемый амнезин, чтобы адресно выполоть всё, что касается нас.
– Полезная штука после встречи с некоторыми девушками, – ухмыльнулся Никитский и что-то вспомнил, вовсю заулыбался. Завидую ему – старлею, в отличие от меня, всегда только приятное вспоминается. Когда у него были тренировки с ялтинскими дельфинами и заплывы с ялтинскими «дельфиночками», мы с Трофимовым мокли в днепровских плавнях под колыбельные трели вражеских крупнокалиберных пулеметов.
– Так, разговорчики, с девушкой встретишься через год, а пока что…
Командир постучал по металлической стенке и Вейланд стал поспешно сканировать ее своей «булавой».
– За ней конструкционная пустота, правда довольно узкая, в межотсечной переборке, а заканчивается она помещением, размером с тюремную камеру для южноазиатских заключенных, за ним шлюз.
– А что нашёл по кодам доступа?
Лейтенант помахал тоненькой пластиной персонального чипа.
– Это, товарищ командир, из того чудища коридорного выпало. Там – полный набор, коды доступа я уже считал. Если при обесточивании межотсечные двери не были заблокированы и у них есть автономные источники питания, то пройти можно.
– Понял, это вдохновляет. Никитский, алмазный ты наш, давай режь переборку, как главный по пилам.
У старлея третья механическая рука выпустила посверкивающую диамантоидную фрезу.
Выпилил дыру он довольно быстро, с веселыми искорками. При увеличении, когда видны нанометры, на этой пиле обнаруживается неисчислимое количество акульих зубчиков, которые еще ходят туда-сюда. На земной базе Никитский (в нарушение устава, конечно) режет ею воблу и бекон. Если честно, я даже завидую его алмазной длани. У меня на третьей руке только ледоруб; впрочем, им можно лед для коктейля колоть.
Первым в дыру отправился командир, потом я. Тесновато было, что-то всё время за скафандр цепляет. Если бы страдал от клаустрофобии – а это дело, по-моему, немного есть у Никитского – то пару раз бы мог запаниковать. Хватался и толкался по сути механической рукой и левой ногой. За двадцать минут мы едва двадцать метров осилили. И при том, что я с утра съел спиди – а без этого стима для митохондрий сейчас никак бы не получилось изображать из себя ершик в канализационной трубе.