Поскольку сознательное греховное действие всегда мотивировано, то невольно возникает вопрос: во имя чего, какого мотива, человек готов принять на душу еще один грех, в данном случае – грех обмана и лжесвидетельства? Не побоюсь тавтологии: только во имя своего «незапятнанного» имени. Иными словами, в угоду гордыне, считающейся одним из тягчайших грехов в христианстве.
Здесь один грех свершается во имя сокрытия греха другого, здесь цель и средства ее достижения одинаково греховны. Однако с «нравственной» позиции человека, к которому наши рассуждения относятся в полной мере, цель оправдывает средства, и утверждаемая им ложь есть всего лишь «ложь во спасение». От чего? От падения «в грязь лицом», ибо в признании вины он видит исключительно позор, унижение, слабость. Следует заметить, что неправедно утверждая свою невиновность, человек способен совершить и третий грех: «не произноси ложного свидетельства на ближнего твоего» (Исх. 20,16), свалить свою вину на невиновного. А это уже карается не только Ветхозаветным Законом: «Никогда не обвиняйте других, чтобы защитить себя, потому что у времени есть особенность – обязательно открывать истину» [10], с. 41.
Такой безнравственный финал предопределила человеку его самость. Именно она является автором ложных доводов и аргументов, которые человек лишь озвучивал. Поскольку эта самая самость выходит на роль главного действующего лица рассматриваемой темы, постольку будет вполне уместным небольшое отступление от нее в пользу самости. Тем более что общаться с последней, хотим мы того или нет, нам придется и в дальнейшем, правда – на поверхности иных ее граней.
* * *
Если прибегнуть к зримому образу, то самость следовало бы уподобить ядовитому дереву, крона которого раскинулась в пределах душевного плана человеческой триады, а корни ушли в темные, низменные слои плана животного. Постоянно питая душу человека ядом, добытым в звериных глубинах человеческой структуры, этот «анчар» медленно, но верно умерщвляет ее.
Ствол этого ужасного древа – гордыня; ветви – неизбежные ее атрибуты: завышенное самомнение, ложное самоутверждение, болезненное самолюбие, тупое самодовольство и другие малосимпатичные «само». Естественно, толщина ствола и разветвленность кроны будут различными в душах разных людей. Поскольку самость – понятие индивидуальное, постольку разновидностей ее существует столько же, сколько и ее носителей. Близкими синонимами слова «самость» будут – себялюбие, эгоизм, эгоцентризм.
Коренная связь самости со звериным планом, функционирующим по законам стойких природных инстинктов, делает ее чрезвычайно живучей. Впрочем, устойчивость самости к внешним воздействиям во многом определяется и тем, насколько она удалена от своего «могильщика», плана духовного. («Поступайте по духу, и вы не будете исполнять вожделений плоти» – Гал. 5,16).
Таким образом, реакция человека на упреки в безнравственности (например, на укор – «ни стыда, ни совести!») зависит от глубины залегания самости в его душе. Либо этот болезненный, но целительный укол Духа, пронзив слой самости, вонзится в те самые «стыд и совесть», либо только разъярит ее, как дикого зверя, лишь раненого выстрелом охотника. По определению русского философа Н. А. Бердяева, «совесть есть глубина личности, где человек соприкасается с Богом» (Цит. по [4], с. 175). Однако существуют люди, в пределах душевного плана которых вообще нет уровня, где такое соприкосновение могло бы состояться. Их так и называют – бессовестными. И если количество таких нравственно убогих людей увеличивается, то соответственно снижается эффективность процесса очеловечивания человека.
Самость может существовать только в положении «вне вины»; виноватой самости в принципе быть не может. Поэтому человек с «хорошо развитой» самостью непробиваем в любых ситуациях. Даже когда все обстоятельства – против, и виновность его вполне очевидна, он будет с упрямством осла (да простит меня это бедное животное!) отрицать ее, ибо признание человеком даже незначительного упрека в свой адрес нанесет вред древу самости, приведет к отсыханию его листьев и побегов.
Будучи детищем животного плана, самость борется за выживание, естественно, по-звериному: тупо, отчаянно, агрессивно. В силу той же родственной связи, она чует опасность издалека и поэтому всегда пребывает в готовности дать отпор любому обличителю. Эта настороженность часто трансформируется в болезненную подозрительность к окружающим, в большинстве которых самость видит потенциальных обидчиков.