Вдруг я почувствовал, как шерсть у меня на загривке поднимается дыбом. Люди были — не люди, а призраки! Они просвечивали насквозь! Сквозь их фигуры я видел портретные рамы, узоры на обоях, косяки и ручки дверей. ОНИ НЕ БЫЛИ ЖИВЫМИ ЛЮДЬМИ! И в то же время они шагали, двигались, вполне как живые, к какой-то определённой, понятной только им цели.
Надо сказать, что при всей моей врождённой сообразительности я ни за что бы не понял, что это призраки, если б не общался с ними раньше… Но в том-то и дело, что опыт такого рода я уже имел на своём кошачьем веку!
Немного отвлекусь от нити повествования и расскажу, как это было.
Кто ни разу в жизни не побывал в шкуре чёрного кота, ни за что не представит, каково приходится нашему брату. Это, уверяю вас, похуже, чем человеку родиться рыжим.
Например, вы спокойно идёте по улице, интересуетесь разными встречными мелочами: воробьём,, ворующим у голубя крошки на тротуаре, осой, раскачивающей цветок, дворнягой, которая сейчас растянулась на солнцепёке и пока вас не видит, но если… — ну, и тому подобное — и вот неожиданно слышите человеческую речь:
— Ах, дьявол! Когда он успел оказаться на моём пути?
Две человеческие ноги останавливаются поблизости от вас, и неразумное двуногое начинает ворковать ласковым голосом:
— Киса, киса… Пожалуйста, посиди здесь на месте, а? Не двигайся, а? А я потихонечку тебя обойду…
Я хмуро оглядываюсь. На языке жестов это означает:
— Как вам не стыдно, сударь, в наш век просвещения быть таким суеверным! Идите-ка вы своей дорогой, а я пойду своей.
Никакой реакции. Просто удивительно.
Всю жизнь я имею дело с людьми и не могу их до конца понять. Они, конечно, умеют говорить. Они считают себя ужасно умными. Но абсолютно все, даже такие талантливые, как мой юный Хозяин, не могут уразуметь самых простых вещей!
Конечно, я из принципа иду дальше и окончательно отрезаю бедняге путь к спасению. Он ругается самыми скверными словами, потом оглядывается по сторонам и крестится. Это якобы должно спасти его от неминуемого несчастья. Ну, не смешно ли?
Я не стал бы, конечно, останавливать ваше внимание на этих печальных человеческих слабостях, но мне хотелось бы вас предостеречь от тех, кто этими слабостями успешно пользуется.
Однажды меня увидала на улице старуха. Она была такая же чёрная, как я: чёрный платок, чёрная кофта, чёрные башмаки, чёрные страшные глаза. Она поманила меня к себе-и такая ужасная сила шла от её рук и её глаз, что я, к моему собственному изумлению, покорно встал на лапы и поплёлся к ней, как доверчивый двухмесячный котёнок. Как только я приблизился, эта старуха схватила меня своими железными пальцами за загривок и высоко подняла над землёй. (Не раз я себя спрашивал: что почувствовал бы человек, если б с ним хоть раз обошлись подобным образом?.. Моя фантазия ничем тут не могла мне помочь). Так вот, старуха принесла меня к себе домой, держала там взаперти, кормила магазинной колбасой, которую могут есть только очень голодные собаки, — то есть заставила меня пасть так низко, как это едва ли возможно для уважающего себя чёрного кота… У неё-то я и увидел сеансы чёрной магии, когда старуха над горящей свечой и блюдцем, перевёрнутым кверху дном, выкликала имена несуществующих людей. Как ни странно, они к ней действительно являлись. Некоторые из них приходили, некоторые прилетали по воздуху, они были иногда голубоватые, иногда серо-дымчатые и, как правило, прозрачные, так что сквозь них просвечивали все детали обстановки старухиной комнаты. Особенно хорошо они были видны в полнолуние. Но старуха всё равно их не видела — только слышала голоса. Взрослые двуногие редко что-нибудь подобное могут видеть. Видят только дети и мы, чёрные коты. Увы!
Не могу вам даже и сказать, до какой степени это мне было противно. Человеческие призраки наполняли меня вечной тревогой, тоской и ещё чем-то таким ужасным, чему нет имени даже на языке жестов…
С большим трудом мне удалось удрать от старухи. После этого я уж больше не решался продолжать мою уличную жизнь: хватит, друзья мои, хватит… Котам нужна защита, тем более чёрным котам. К сведению моих собратьев: задача не так уж непосильна, если подойти к ней с умом. Всё дело в том, чтобы не хозяин выбрал вас, а вы сами выбрали себе хозяина! Это, конечно, непросто. Но проявите терпение — и удача вам обязательно улыбнётся… Вот так я и поступил: я сам себе нашёл хозяев. Они славные, я не раскаиваюсь, что выбрал именно их… Впрочем, в этих делах мы, чёрные коты, почти никогда не ошибаемся.
Итак, надеюсь, вам ясно теперь, откуда я так хорошо знаком с призраками?
Продолжаю рассказ.
Эти прозрачные люди, за которыми я крался по коридору, шли, как я уже говорил, в направлении Музыкальной Комнаты. «Интересно, — подумал я, — как они туда пройдут, ведь дверь заперта?»
Но они даже не попробовали её открыть. Они вообще не обратили на дверь никакого внимания. Не сбавляя шага, они направились к стене и… прошли сквозь неё! Вот к этому трюку, признаюсь вам, я совершенно не был готов. Ничего себе фокус, а?
Они просочились сквозь стену, как сквозь сито, и больше я их не мог видеть. Я сел перед этой стеной в полном недоумении и некоторое время не знал, что мне предпринять дальше. Потом, за стеной, я услышал звуки музыки. Призраки играли на инструментах! Ну, здесь даже мой опыт не мог мне помочь разобраться с происходящим. Ни разу в жизни я не имел дела с музицирующими призраками.
Прошла ещё одна ночь, а потом ещё одна. Всё повторилось в точности так, как я описал выше. Мои бедные хозяева после трёх бессонных ночей еле-еле передвигали ноги. Мне было их, конечно, жаль. Но чем же я мог им помочь?,
VII. Вовка
Луна всё прибывает. Скоро она станет совсем полной. Небо абсолютно чистое — располагает к ночным прогулкам.
В одну из таких ночей мы с котом, крадучись, как двое воришек, шли по коридору к нашей странной и ужасной, нашей загадочной Музыкальной Комнате… Пришли. За дверью кто-то тихонько играл на рояле.
И снова я осторожно отпер дверь, приоткрыл, заглянул.
В комнате, в той её части, где стоял рояль, горели несколько свечей. На старинных венских стульях, поставленных вблизи этого инструмента, я увидел фигуры сидящих людей. Они были видны очень слабо, как если бы их нарисовали размытой акварелью. На нас с Амадеем они не обратили никакого внимания. Мы долго стояли, не осмеливаясь двигаться дальше. Мой кот и здесь взял инициативу в свои ру… то есть, я хотел сказать, в свои лапы. Он проскользнул в комнату, спрятался за китайской ширмой и оглянулся на меня: «Давай, мол, сюда, чего ты там застрял?» Пришлось мне последовать его примеру.
Позиция за ширмой — отличная позиция. Ты можешь всё слышать и всё видеть, тебя же не видно никому. Я долго всматривался в этих людей, в тех, кто слушал, и в того, кто играл… Всматривался-и не верил своим глазам.
Вы бы тоже не поверили. Судите сами: передо мной были люди, как две капли воды похожие на портреты композиторов, те, что я видел на обложках музыкальных книг моей сестры! А двое из них совершенно точно повторяли бронзовые бюсты, стоящие у нас на пианино.
От одного этого можно было обалдеть. Повторяю, я не верил своим глазам. Но пришлось, в конце концов, поверить: ведь и одежда их была такая, как там, на портретах! На Моцарте, например, — камзол и белый парик. Чайковский был облачен во фрак. Во что был одет Шопен, я даже точно не берусь сказать, кажется, это называлось «сюртук», но вообще-то я могу ошибиться. И парик на голове Баха был точно такой, как на портретах-огромный, до плеч, в крупных кольцах. Бетховена я узнал, конечно, по его лохматой шевелюре и грозному виду. Одного лишь пузатого человечка с бакенбардами я долго не мог распознать, пока кто-то из присутствующих не обратился к нему по имени. Это был итальянский композитор Россини.
Всех ли я назвал? Кажется, всех… В тот вечер их было шестеро. Всматриваясь, я заметил ещё одну особенность: свечи, которые отбрасывали довольно чёткие тени от всех предметов, почему-то просвечивали сквозь этих людей так, будто они совсем не существовали! Ни одной тени от них я не увидел, сколько ни всматривался… И вот что ещё непонятно: почему же я их не мог увидеть в прошлый раз?