А потом музыка подошла к завершению. Повторилась первая, колдовская тема… Она прозвучала у струнных, у фаготов, у валторн… Последний аккорд!
И тут в моём сознании чётко прозвучали чьи-то слова:
— Превосходно, господин Бетховен!
Это было уже слишком. Я почувствовал, что мне становится дурно, как будто я долго-долго кружусь на карусели… И я не выдержал: быстро проскользнул к двери, выскочил в коридор, запер комнату и еле-еле добрался до своего дивана. На одеяле меня уже ждал мой Амадей: он удрал гораздо раньше. Нас обоих трясло, как в лихорадке.
Музыки мы в эту ночь больше не слышали. Но и в тишине я долго не мог уснуть.
V. Машенька
После нашего приезда прошло уже несколько дней. По-прежнему мы с Вовкой ничего не можем понять. Но я заметила, что Вовка всё время крутится возле дверей Музыкальной Комнаты, а один раз я его застала там, за дверью. Это было вечером.
— Что ты здесь делаешь? — спросила я его очень строго.
— Надо же нам, в конце концов, разобраться, что тут происходит, — смущённо объяснил Вовка.
— Нечего тебе тут стоять. Ступай в свою комнату и сюда больше носа не показывай. Я как-нибудь сама во всём разберусь, — пообещала я Вовке и тут же об этом пожалела.
Легко сказать: «разберусь»! А как выполнить? Чтобы разобраться во всём, надо ведь остаться тут на целую ночь… Весёленькое дело. Могу ли я решиться на это? Решиться придётся, ничего тут не сделаешь, иначе я рискую непоправимо упасть в Вовкиных глазах.
Вот так и вышло, что я вдруг решила остаться в нашей Музыкальной Комнате на целую ночь.
Конечно, я забралась в самый укромный угол: спряталась за рояль. Сижу, жду. На улице уже темно. Если б не луна, ничего бы не было видно. Но к лунному сумраку глаза привыкают легко. Очень долго ничего в комнате не происходило. Я сначала подумала, что ночь пройдёт без происшествий, а значит, я спокойно могу идти спать. Напрасные мечты!
Я, наконец, услышала разноголосое пение половиц: всё ближе, ближе… Кто-то приближался к двери. Дверь, однако, так и не открылась. Я замерла: теперь я ловила каждый шорох. С полминуты длилась тишина. Наконец половицы зазвучали уже в комнате — и опять-таки я никого не могла увидеть. Это было очень страшно. И странно. Не сами лее по себе они могут звучать!
Я так увлеклась слушаньем половиц, что перестала вглядываться, а потом едва не закричала: в трёх метрах от меня вдруг от стены отделилось что-то тёмное и поплыло к середине комнаты.
Кто это? Кто?!
Мне понадобилось какое-то время, чтоб понять: не «кто», а «что»! По воздуху, раскачиваясь, плыла виолончель. Просто так. Сама по себе. Рядом с нею, то догоняя её, то отставая, парил в воздухе смычок. Затем я услышала лёгкий стук, совсем близко. Было похоже, что это стукнула крышка рояля — того самого, за которым я пряталась… Я выглянула и стала напряжённо всматриваться: кто же всё-таки это делает? Но никого по-прежнему не увидела.
А потом послышалась музыка… Звучала та самая виолончель, и аккомпанировал ей тот самый рояль. «Сентиментальный вальс» Чайковского. Очень простодушная, очень мелодичная, очень искренняя вещь. Если бы я слушала её где-нибудь в концертном зале, мне было бы спокойно и светло на душе. Но здесь, ночью, в неосвещённой комнате, наедине с музыкой, которая звучала САМА ПО СЕБЕ, ни о каком покое для меня, конечно, не могло быть и речи.
Я слушала, смотрела и не верила ни своим глазам, ни своим ушам.
Виолончель стояла торчком посреди пола. По струнам взад-вперёд елозил смычок. Звучал рояль. И — никого вокруг…
Как это понимать?
Мне захотелось выйти из моего укрытия и схватить эту виолончель и этот смычок, — поймать инструмент, так сказать, на месте преступления, — хотелось крикнуть: «Эй! Ты чем тут занимаешься, а?!» Но смелости на это у меня, конечно, не хватило.
Виолончель благополучно доиграла свой вальс, и вслед за этим в моей голове вдруг прозвучала чья-то фраза:
— Без сомнения, господа, это очаровательная ночная музыка… Может ли маэстро Чайковский представить нам ещё что-нибудь?
Я схватилась за голову: мне показалось, я схожу с ума. Ведь фраза-то прозвучала только в моей голове! Я её услышала не ушами, а как бы «внутренним» слухом… Но и задумываться над этой новой неожиданностью мне было некогда: я услышала новую музыку, опять хорошо знакомую. Это было вступление к 2-му действию балета «Лебединое озеро» — картина лунной ночи…