Оглядевшись, Манефа громко проговорила:
– Отец Павел! Батюшка! Вы где?
Ей никто не ответил, и женщина побрела по центральному проходу, недовольно ворча под нос:
– Никак ушел… свет не погасил, дверей не закрыл… разве ж так делается? Вот прежний батюшка, отец Гермоген, такого бы никогда себе не позволил… аккуратный был священник!
Отец Павел сменил покойного отца Гермогена больше десяти лет назад, но пожилые прихожанки все еще называли его «новым священником» и сравнивали с предшественником, причем сравнение всегда выходило в пользу отца Гермогена.
Манефа собралась уже приступить к уборке, как вдруг заметила на полу какой-то большой темный предмет.
– Это еще что такое? – пробормотала она, вглядываясь в полутьму, и направилась к непонятному предмету, чтобы устранить непорядок.
Однако, приблизившись к нему и разглядев лежащего на полу священника, Манефа издала дикий вопль и бросилась прочь из храма.
Старыгин шел по улице Старого города в самом скверном настроении.
Почти полдня он провел в полиции, отвечая на бесчисленные и, на его взгляд, бессмысленные вопросы. Больше всего его раздражало то, что на один и тот же вопрос приходилось отвечать несколько раз. Когда же он говорил, что об этом его уже спрашивали, строгий инспектор Сепп гневался и в лучших традициях заявлял, что лучше его, Старыгина, знает, какие вопросы задавать. Если же Старыгин сам пытался о чем-нибудь спросить, чтобы лучше разобраться в ситуации, инспектор в тех же лучших традициях говорил, что вопросы здесь задает он.
Наконец Дмитрия Алексеевича отпустили, но последний автобус на Петербург уже ушел, так что отъезд откладывался на завтра.
Старыгин любил Таллинн и в другое время охотно провел бы здесь лишний вечер. Но сейчас, после двух смертей и многочасового допроса, у него было не то настроение, чтобы наслаждаться средневековой архитектурой, а самое главное – дома его ждали неотложные дела и, разумеется, кот.
Подумав, как по возвращении будет дуться на него кот Василий, Дмитрий Алексеевич расстроился еще больше.
Вдруг рядом с ним притормозила небольшая черная машина, и знакомый голос проговорил:
– О, какая встреча! Никак вы это, Дмитрий Алексеевич?
– Что это вы изображаете? – раздраженно отозвался Старыгин, узнав выглядывающего из машины инспектора Мяги. – Во-первых, часа не прошло, как мы с вами расстались, так что ваша радость неуместна. И, во-вторых, эта встреча вовсе не случайна, вы наверняка за мной ехали от самого полицейского участка…
– О, не обижайтесь на меня! – с виноватым видом воскликнул толстяк. – Да, правы вы, конечно, я этой встречи искал.
– Вам что – мало показалось такого долгого допроса? Не наговорились со мной?
– Отнюдь! – Инспектор смешно воздел руки. – Я хотел… как это? Загладить впечатление ваше от эстонской полиции. Честно скажу вам – коллега мой инспектор Сепп очень хороший полицейский, но чуть-чуть… как это? зануда, и вы могли обидеться на него немного. Поэтому я хочу угостить вас обедом. Здесь рядом местечко есть очень приятное…
Старыгин вздохнул: инспектора явно играли с ним в классическую игру «хороший и плохой полицейский», и толстяк Мяги взял на себя роль хорошего. Впрочем, так или иначе, он проголодался за время допроса и собирался где-нибудь поесть, а толстяк Мяги наверняка знает толк в здешних заведениях.
Инспектор припарковал машину и повел Дмитрия Алексеевича пешком. Их путь лежал через узкую улочку, точнее – проулок между двумя рядами мрачных каменных зданий. Этот проулок назывался проходом Святой Катерины, и все помещения первого этажа вдоль него занимали мастерские кузнецов, стеклодувов, ткачей, гончаров и прочих мастеров традиционных ремесел.
Мимоходом Старыгин заглянул в открытую дверь стекольной мастерской. Там он увидел раскаленную от жара печь, возле которой стоял красный распаренный стеклодув. На длинной трубке он держал искрящийся сгусток лилового стекла, который на глазах превращался то ли в бокал, то ли в подсвечник.
Миновав проулок Святой Катерины, инспектор вывел его на очередную горбатую средневековую улочку и свернул направо, оказавшись перед огромной тяжелой дверью, больше похожей на ворота замка или собора, чем на дверь ресторана.
Впрочем, и весь ресторан оказался под стать входу – он занимал бывшую трапезную соседнего монастыря и буквально поражал своими размерами.
Полы были вымощены огромными каменными плитами, тяжелые дубовые столы казались вырубленными из целых дубов, а камин в глубине зала казался таким огромным, что в него легко въехала бы запряженная лошадьми карета или тот туристский автобус, на котором Дмитрий Алексеевич приехал в Таллинн. В этом исполинском камине полыхало несколько бревен такого размера, что они вполне подошли бы в качестве мачты для старинного парусника.