Хлопнув инспектора по плечу, он разразился длинной тирадой на эстонском.
Инспектор что-то ответил байкеру и повернулся к Дмитрию Алексеевичу:
– Извините меня, это знакомый мой, с которым мы в Тарту учились когда-то. Не виделись десять лет мы…
– О, конечно! – Старыгин улыбнулся, простился с инспектором и покинул ресторан, оставив на столе деньги.
Он шел по улице Пикк и думал о странной и нелепой смерти профессора Саара.
Это убийство изобиловало какими-то нелепыми мистическими деталями, как будто на дворе не двадцать первый век, век Интернета и глобализации, а пятнадцатый или шестнадцатый. Латинские нравоучительные стихи, страница из старинной книги, крадущийся в ночи таинственный убийца…
Старыгин не любил мистики, он считал, что все в жизни имеет простые, реалистические объяснения. Однако судьба, как будто насмехаясь над его практическим мировоззрением, то и дело подсовывала ему удивительные приключения, которые трудно было объяснить житейскими причинами. Он вспомнил, как занимался поисками чаши Грааля, как пытался расшифровать древнюю тайну, записанную музыкальными знаками, как искал странные картины безумного художника и еще многие удивительные истории, случавшиеся с ним время от времени[1].
Вот и сейчас он чувствовал присутствие какой-то темной силы.
Нужно скорее уезжать из Таллинна, пока вся эта мистическая карусель не затянула его…
Он решил завтра же отправиться домой, а пока еще раз заглянуть в церковь Нигулисте.
Его смущала какая-то странная, подозрительная деталь в убийстве профессора, и он хотел снова увидеть «Пляску смерти», чтобы разобраться в своих сомнениях.
На улице уже стемнело. Вокруг не было ни души, только древние каменные фасады клонились над Старыгиным, как будто средневековый город разглядывал его с пристальным и неприязненным любопытством, как незваного и дурно воспитанного гостя.
Дмитрий Алексеевич опасливо покосился на мрачный высокий дом по правую руку. Он знал, что одно из окон на третьем этаже фальшивое, нарисованное на стене сотни лет назад. За этим окном находилась так называемая «чертова квартира», в которую нельзя было попасть никаким образом, но из которой время от времени доносились громкие голоса, шум веселого застолья – тогда горожане говорили, что черт снова играет свадьбу. Вот и сейчас из-за нарисованного окна Старыгину послышался звон бокалов и фальшивое, нестройное пение…
Посчитав эти звуки слуховой галлюцинацией, вызванной фантастической атмосферой средневекового города, Дмитрий Алексеевич прибавил шагу, свернул направо и вышел к подножию холма. Впереди замаячила мрачная громада собора.
Поднявшись по булыжной мостовой, Старыгин нерешительно толкнул тяжелую дубовую дверь. Она оказалась не заперта, и он вошел в просторный холл.
Никого из служителей не было видно, и в холле царила темнота, только в дальнем его конце тусклый огонек дежурной лампочки словно нехотя показывал вход в главный придел собора. Старыгин зябко поежился, огляделся по сторонам. Ему хотелось выйти прочь, вернуться в гостиницу, к теплу и к свету, к живым людям, но он не уступил своему малодушному желанию и пошел вперед.
Внутри храма мрак был еще гуще, еще мрачнее. Тяжелым каменным грузом навалился он на Старыгина.
Дмитрий Алексеевич уже пожалел о том, что пришел сюда в неурочный час – никакого прока от этого визита не будет, разглядеть в темноте «Пляску смерти» он все равно не сумеет, а значит, не сумеет проверить мелькнувшую у него неясную догадку.
Он хотел уже развернуться и покинуть собор, но в это мгновение в готический переплет окна вкатилась огромная яркая луна, и ее лимонный неврастенический свет, расколотый на гулкие куски старинными цветными стеклами, осыпал холодными осколками каменный пол и уходящие в страшную высоту стены собора. Старыгин перевел дыхание и свернул направо, в часовню святого Антония.
Мрачная картина в лунном освещении казалась еще более зловещей. Надменный епископ в пышном праздничном облачении смотрел на Старыгина гневно и раздраженно, как на наглеца, посмевшего нарушить его многовековой покой. Его вел за руку нагло ухмыляющийся скелет в наброшенном на плечи полуистлевшем саване. Следом выступали в медленном торжественном танце император в пурпуре и багрянце под руку с другим скелетом и бледная красавица в роскошном платье из бархата и затканной золотом парчи, доверчиво опирающаяся на костлявую руку безносого кавалера…
Сейчас, когда лунный свет окутывал картину холодным пламенем, Старыгин понял, что показалось ему странным, какая мысль привела его в ночной собор… Чтобы проверить свою мысль, он полез в карман пальто за старинной лупой, с которой никогда не расставался…
1
См. романы Н. Александровой «Хранители чаши Грааля», «Клавесин Марии-Антуанетты» и «Завещание алхимика».