«Верую».
Впервые в голосе еретика мелькнула неясная тревога.
Бернар Жюно удовлетворенно улыбнулся. Только краешек улыбки, самый-самый краешек скользнул в уголках его тонких бескровных губ. Он хорошо знал: еретик заговорит. Он скоро заговорит. А если он не захочет говорить, его к этому принудят. Бернар Жюно знал: как бы еретик ни выкручивался, как бы хитро он ни отказывался говорить правду, заговорить его все равно принудят, потому что сразу несколько свидетелей из Ле Тура видели, как из рук этого человека исчезла древняя шкатулка, выполненная, возможно, из золота и наполненная, возможно, большими сокровищами. Может, это были сокровища мавров, обнаруженные в старых развалинах, а может, в шкатулке находились драгоценные камни, вывезенные святыми пилигримами с далекого Востока. Это неважно! Главное в том, что шкатулка должна вернуться. Сразу несколько свидетелей с чувством вполне понятного страха видели, как таинственное вместилище неизвестных сокровищ растаяло в воздухе только потому, что этот еретик и мысли не допускал о благородном пожертвовании всего найденного им в тайных подвалах – святой Римской церкви, для всех и для каждого благочестиво и терпеливо молящей блага у Господа.
«Веруете ли вы в Господа Иисуса Христа, родившегося от пресвятой девы Марии, страдавшего, воскресшего и восшедшего на небеса? Веруете ли вы в то, что за обедней, свершаемой священнослужителями, хлеб и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Иисуса?»
«Да разве я не должен веровать в это?»
«Я вас спрашиваю не о том, во что вы не должны веровать. Я спрашиваю, веруете ли вы?»
«Верую во все, во что приказываете веровать вы и другие хорошие ученые люди», – голос еретика наконец дрогнул. Он еще боролся с гордыней, но уверенность его быстро испарялась.
«Эти другие хорошие ученые люди, несомненно, принадлежат к вашей секте, я ведь прав? – сухо заметил инквизитор. – Если я согласен с ними, вы, разумеется, верите мне, если же нет, то не верите. Это так? Смотрите мне в глаза».
Сбитый с толку еретик изумленно обвел взглядом подвал, освещенный лишь несколькими свечами да огнем, медленно разгорающимся в камине. Молчаливый писец, серый и незаметный, как мышь. Металлические клещи, дыба под потолком. Страшные шипы, бичи, веревки, развешанные по стенам. Низкие закопченные своды. Еретик напрасно назвал это место свинарником. Неосторожные, необдуманные слова! Несчастный еретик уже понимал, что инквизитор теперь не отступится, что он будет его расспрашивать долго, хитро, впрямую и исподволь, с чрезвычайной осторожностью подводя к тому, о чем сам еретик пока даже и не догадывался. Надо жить тихо и незаметно, подумал еретик с опозданием. Если ты купил крепкий красивый каменный дом, построенный еще чуть ли не век назад, не стоит столь шумно, столь изумленно выбегать на широкий двор с криком, несомненно, беспокоящим соседей: «Смотрите, смотрите, что лежало в брошенном сундуке умершего старика Барбье!»
А потом она исчезла, эта дьявольская шкатулка!
Как она исчезла? О, Боже праведный, куда исчезла?
Ведь он держал ее в руках, он сильно дивился ее необыкновенной тяжести.
Конечно, ему очень хотелось узнать, что находилось там внутри. Он ведь понимал, что даже золото не может весить так много. Он не нашел никаких наружных запоров, никакого заметного замка, только палец сам собою лег в какую-то удобную выемку, будто для того и созданную. Эта выемка казалась подчеркнуто алой, она решительно бросалась в глаза.
Куда исчезла дьявольская шкатулка?
«Вы считаете в святом учении хорошим для себя только то, что в нем согласно с мнением ваших тайных ученых, это мы знаем, – сухо продолжил инквизитор. – А веруете ли вы в то, что на престоле в алтаре находится тело истинного Господа нашего Иисуса Христа?»
«Верую».
«Конечно, вы знаете, что там находится тело, и вы знаете, что все тела являются телом нашего Господа, – еще суше продолжил святой инквизитор. – Теперь я вас спрашиваю: находящееся на престоле в алтаре тело действительно ли является истинным телом нашего Господа, родившегося от пресвятой девы Марии, распятого, воскресшего и восшедшего на небеса?»
С тяжелым подозрением, с дрожью в голосе еретик затравленно огрызнулся: