Как бы то ни было, она надеялась, что он задержится здесь подольше.
Игнасио отложил книгу и выбрался из гамака, борясь с нахлынувшей сонливостью. Вечер был холодным, тени высоких деревьев усугубляли сумерки, а волны, словно полуночные хищники, тихо выползали на берег. Он стоял на террасе, опираясь о поручни, и смотрел на гладкую поверхность моря, сиявшую почти гипнотическим блеском. Солнце стало склоняться к горизонту, и его свет приобрел теплый оранжевый оттенок. Игнасио вдруг охватило тревожное ощущение, а смуглый лоб прорезали морщины озабоченности, когда он попытался понять причины своего беспокойства. Возможно, дело было в обычной меланхолии заката, который навевает подобное настроение, подумал он с надеждой, хотя инстинктивно осознавал, что не все происходит так, как следует.
К нему присоединилась Мариана, принесшая его традиционный вечерний стакан виски, разбавленного водой.
— Вот, — сказала она, вручая ему напиток. — Что-то ты сегодня так притих, — добавила она, улыбаясь.
— Дремота одолела, — ответил он, делая глоток.
— Ты слишком много читаешь.
— Да, это правда.
— Все это чтение может кого угодно уморить, — мягко произнесла она, поглаживая его по спине пухлой рукой.
— Да, — снова согласился он.
— Ничего, завтра тобой займутся Рамон с Элен и их прелестные дети.
— Конечно, — кивнул он без особого энтузиазма.
— Он подарил Феде шкатулку, которая когда-то принадлежала принцессе инка. По крайней мере, так она мне сказала, — произнесла она, наблюдая, как солнце наполняет море жидким золотом.
— Это похоже на один из рассказов Рамона.
— Верно, действительно похоже, — усмехнулась она. — Его неиссякаемое воображение никогда не перестает меня удивлять.
— Ну да — принцесса инка.
— Феде верит в это.
— Конечно, верит, Мариана. Ведь она поклоняется отцу, — сказал он, качая головой, — обожествляет его, а он каждый раз покидает ее, и все это очень грустно.
— О, Начо, перестань. Не в этом ли причина твоего молчания? Я имею в виду стиль жизни Рамона. Но это вовсе не твое дело. Если их это устраивает, значит, не должно беспокоить ни тебя, ни меня.
— А ты уверена, что это их устраивает? — возразил он, пристально посмотрев на нее. — Не думаю, что да. Я своими старыми костями чувствую, что что-то не так.
— Это очень древние кости, Начо. Я удивлена, что они вообще еще способны что-то чувствовать, — засмеялась она.
— Да, это старые кости, женщина, но они такие же чувствительные, как и в былые времена. Не желаешь ли пройтись со мной на берег? — внезапно спросил он, опустошая свой стакан.
Мариана выглядела удивленной.
— Сейчас?
— Ну конечно. Мы, старые люди, должны что-то делать, пока еще способны на это. Завтрашний день всегда может оказаться последним.
— Что за чушь, ми амор, ты иногда несешь? Ну ладно, я схожу с тобой на берег. Мы снимем там обувь и намочим в море ноги, как обычно, держась за руки.
— Мне это очень по душе, — согласился он, снимая панаму и целуя ее в мягкую морщинистую щеку.
— Ты закоренелый романтик, — сказала она и рассмеялась над их шалостями, ведь они были уже слишком стары, чтобы играть в эти игры.
Укладывая Федерику в постель, Рамон заметил, что шкатулка заняла почетное место на тумбочке возле ее кровати.
— Я испугалась, что, когда я проснусь, шкатулки здесь уже не будет, — внезапно сказала она, и ее гладкое личико исказило выражение тревоги.
— Не беспокойся, Феде, когда ты проснешься, она будет на месте. Обещаю, что, пока ты будешь спать, никто к ней не притронется.
— Это самая замечательная вещь, которая у меня когда-либо была, и я никогда с ней не расстанусь.
— Так и будет, — заверил он ее, целуя в лоб. — А ты не заметила, лаял ли вечером пес сеньоры Бараки?
— Он счастлив и устал, так же, как и я, — сказала она, улыбаясь отцу.
— Наверно, он совсем выдохся.
— Как насчет завтра? Мы сможем погулять с ним перед поездкой в Качагуа?