Грейс посмотрела на свое отражение в зеркале. Она выглядела усталой и несколько печальной. О'Коннелл, несмотря на кровь и распухшее лицо, был явно бодрее.
– Тебе это нравится, что ли? – спросила она.
– Ну, это же вечеринка. А от вечеринок надо получать удовольствие!
– Что ты сказал Джону?
– Ах, он уже Джон? Он пьян. А с точки зрения сухого закона это для меня оправдание.
– Значит, это не было спровоцировано? Он ударил тебя без всякой причины?
Вздох. Его распухшее лицо стало серьезным.
– Это наше с ним прошлое. Тебя оно не касается.
– Почему ты не рассказал ему, что произошло в тот день, когда умерла Ева? Пять лет этот человек мучился неизвестностью и предавался самым мрачным мыслям. Расскажи ему правду, какой бы она ни была. Да, она выбрала тебя, но разве она из-за этого вдоволь не настрадалась?
О'Коннелл опустил окровавленное полотенце и осторожно приложил руку к лицу, слегка коснувшись губы и носа. Исследовал.
– Дорогая моя девочка, следует ли мне напомнить тебе, что ты на днях оставила меня? Что ты сбежала в Лондон, пока я спал? Даже не черкнув из вежливости прощальной записочки? Я... тронут, так скажем, твоим интересом к моей личной жизни, но, если честно, это никогда тебя не касалось и еще меньше касается сейчас.
Грейс тяжело сглотнула.
– А ты подумал, почему я сбежала? Ты хотя бы потрудился встать и обнаружить, что я ушла?
Он издал звук, который мог быть как смехом, так и криком боли.
– Хочешь знать, что всегда потрясало меня? Однажды можешь испытывать к человеку сильные чувства... я имею в виду, те большие сильные чувства, которые господствуют над всем твоим миром, затмевая все остальное... а затем, на следующий день, просыпаешься, и эта невероятная любовь, которую ты чувствовал день, год, сколько там еще, исчезла. Пфф, как дым. И ты ничего не можешь сделать, чтобы вернуть ее. – Он положил полотенце и принялся мыть руки.
– Я знаю. Ты сказал это для того, чтобы причинить мне боль, – сказала Грейс. – Но мне тебя жаль. Ужасно, наверное, быть таким одиноким и опустошенным, как ты. Играть в твои глупые, бессмысленные игры с головами и сердцами людей.
О'Коннелл по-прежнему потирал руки под струей воды, от которой уже поднимался пар.
– Ты влюблена в Джона Крамера, Грейс?
Она вздохнула.
– Надеюсь, тебя ждет приятная поездка в Нью-Йорк. Не обижай Маргарет. Она будет стараться изо всех сил и заслуживает хорошего отношения.
– Конечно, я буду добр с ней. Почему я не должен быть добр к своей новой секретарше? Тебя слишком далеко заносит в твоей теории относительно меня. – Он по-прежнему мыл руки, от воды поднимался пар, и его кожа начала краснеть. Когда вода стала кипятком, он наконец выключил кран. – Знаешь, было так восхитительно увидеть сегодня твою сестру. Я не ожидал, что она настолько занятна. После всего, что ты рассказывала о ваших отношениях с Джорджем и Стивеном, мне следовало бы догадаться. А теперь бедняга Крамер. Вы двое как пара драгоценных камней в его шкатулке. Мне бы хотелось познакомиться с ней поближе.
– Как тебе не стыдно, О'Коннелл?
Он отряхнул воду с рук. Осмотрел в зеркале свое распухшее лицо.
– В Нэнси есть редкое и прекрасное достоинство. Это можно даже назвать благородством. Она... сногсшибательна!
Дамская комната была слишком маленькой, или он слишком большим. Грейс захотелось поскорее уйти оттуда.
– Снова убегаем, да?
Она заставила себя взглянуть на него в последний раз.
– Ухожу! Есть разница. До свидания, Дьявол. Желаю тебе удачно закончить новый роман!
Глава 8
Грейс проснулась от шума. Стук молотка, сверление, громкий лязг металла отражались в ее голове и доходили до корней зубов. В воздухе стоял запах пыли и кошек. Открыв глаза, она долго не могла сообразить, где находится. Она лежала одна на узкой металлической кровати, в одном нижнем белье. Ничего знакомого. Загроможденный туалетный столик, покрытый шелковыми салфетками, огромный, несколько зловещего вида платяной шкаф, обои на стенах, когда-то, наверное, кремовые, а сейчас ставшие бежевыми.
Ей понадобилось мгновение, чтобы все вспомнить. Тогда она встала и завернулась в совершенно не идущий ей желтый халат, лежавший на постели.
Возле спальни располагалась крошечная кухонька, где Маргарет, полностью одетая, в очках, наполняла старенький чайник и ставила его на одну из двух конфорок. Насыпала заварку в заварочный чайник.
– Доброе утро, Грейс. Болит голова?
– Не то слово! – Грейс опустилась в единственное невзрачное коричневое кресло и сразу глубоко погрузилась в продавленные пружины. – Спасибо, что позволили мне остаться. Это было очень мило с вашей стороны. Вчера вечером, после всей этой выпивки, я не могла смотреть в глаза сестре... Если уж на то пошло, я не уверена, что смогу посмотреть ей в глаза и сегодня!
– Что ж, боюсь, на следующую ночь я не смогу приютить вас. Я не собираюсь снова спать в этом кресле.
– О господи! Простите! – Грейс закрыла лицо руками. – Я не хотела выживать вас из вашей постели.
– И все же вчера вечером вы прямо прошли в единственную спальню и легли на единственную постель, даже не спросив разрешения!
Грейс поморщилась. Но Маргарет говорила весело. Оживленно жужжа, она вынула из небольшого буфета две чашки с блюдцами.
– Все в порядке! – сказала она, наконец. – У меня появился шанс немного выровнять ситуацию.
– Что вы имеете в виду?
– Что ж! – Маргарет пожала плечами. – На одной стороне уравнения ваши отношения с Декстером О'Коннеллом, выбивающие меня из колеи. А на другой стороне – вы воспользовались моим гостеприимством. Значит, мы квиты!
Грейс не была уверена в правильности этого уравнения, но решила не спорить.
– Так вы действительно едете с ним?
– Конечно! Не думаете же вы, что я откажусь от работы своей мечты только потому, что мой будущий работодатель плохо вел себя со своими любовницами? Он известный хам.
Я всегда это знала. – Она улыбнулась. – Я не собираюсь заставлять его влюбляться в меня. Об этом не может быть и речи!
– Ну, если вы так смотрите на это...
Они обе знали невысказанную истину. Грейс наивна: она предпочла проигнорировать то, что всем известно об О'Коннелле. Для того, кто читает газеты, не тайна, что он хам. Вероятно, в этом вся загвоздка; причина, по которой она это проигнорировала, – очевидна. Уж слишком много она знала о газетах, чтобы верить всему, что пишут о человеке.
– Я предназначена для большего, – продолжала Маргарет. – Дело даже не в любви к его книгам. Я посмотрю мир, встречусь с незаурядными людьми. Сейчас мой мир не простирается дальше поездки на автобусе до Баттерси и обратно.
– Так вот где мы сейчас! В Баттерси?
В ответ Маргарет прошла к грязному окну и открыла створки.
– Это не самый худший уголок Лондона. Если не считать шума. Столько шума! А будет еще хуже. Здесь собираются построить огромную электростанцию, достаточно большую, чтобы вырабатывать столько энергии, сколько вырабатывают все остальные станции Лондона. Можете себе представить, сколько будет дыма и копоти? Это позор, правда?
Грейс посмотрела на низкий дом из желтого кирпича с террасой... а в конце дороги строительный участок. Люди в комбинезонах, стальные балки, канаты, блоки и булыжники.
– В Баттерси живут люди со всех уголков империи. Так много потрясающих жизней, опытов и религий. Много коммунистов. Наш член парламента коммунист, хотя он маскируется под члена независимой рабочей партии. Вы, наверное, слышали о нем – Шапурьи Саклатвала? Он из Индии. Так вот. Я говорю, что он «наш» член парламента, но, конечно, мне не довелось проголосовать за него или кого-либо другого, поскольку мне двадцать семь.
Чайник засвистел.
– Вообще-то я тоже коммунистка. – Это было сказано робко, гордо, но без хвастовства.
– Вы?
– Уже несколько лет. – Она налила в заварочный чайник кипяток и помешала. – Классовая система тянет эту страну назад. Олухам из высшего класса нравится, когда Оскары Като-Фергюсоны получают самые лучшие места, а люди вроде меня вынуждены печатать их нечленораздельные речи. Что же касается монархии, то это просто абсурд! Разве можно допускать, чтобы это продолжалось, если хотим стать по-настоящему современным обществом?