— Слышишь, это не он… — обращается дядя Ури к тете Фейге. Он надеется, что, может быть, она придет на помощь и положит конец этому разговору. Он-то, слава богу, так далеко залез, что самому не выбраться…
Но тетя Фейга молчит.
— Это не он… Говорит, не он, слышишь, а кто тогда? Я?.. Я тянул кошку за хвост? Я?
Тетя Фейга сидит, подперев щеку двумя пальцами, и молчит.
— Глянь-ка, — говорит дядя Ури и чувствует, что порох у него весь вышел, — вот ведь… Теперь он вскочил! Что ты стоишь?
Мальчик, который уже учит Гемору, садится. На минуту становится тихо.
— Сидит… Уселся. Я говорю, а он — ничего. Сидит. Глянь-ка, мнет скатерть. Мнет. Привязался к скатерти. Что тебе скатерть сделала? Оставь скатерть в покое!
Мальчик, который уже учит Гемору, раздраженно отходит к окну и начинает в задумчивости рисовать на запотевшем стекле.
— Глянь-ка… Теперь принялся за окно. Ничего. Я ему говорю, а он ко мне спиной… Рисует пальцем, рисует. Писать в субботу?! — спохватывается вдруг дядя Ури. — В субботу, наглец!
Мальчик, который уже учит Гемору, пугается и быстро стирает нарисованное.
— Стирать в субботу? — кричит дядя Ури. — В субботу!.. Прочь с моих глаз. Наглец! Прочь с моих…
Велвл берет ноги в руки и убегает в другую комнату. Там уже темно. Младшие братья сидят по углам и смотрят на него виноватыми глазами. Они чувствуют, что он пострадал из-за них, из-за их шалостей с кошкой, но никого не выдал…
— Ничего, — продолжает доноситься голос дяди Ури. Все ощущают, что он уже сам не может остановиться. — Я говорю, а он убегает. Ничего. Убегает! Рахмиелка, что он там у вас делает, а?
— Ничего, — защищают в один голос брата Файвка и Рахмиелка. — Он сидит.
— Он сидит. Ты слышишь, Фейга, он сидит! Ну, я тебя спрашиваю, — обращается, слегка смягчившись, дядя Ури к тете Фейге, — кто это может вынести? Как такое вообще можно пережить? Ну, скажи сама! Я ведь теперь не сердился… Ты сама видела… Но… Молчишь? Ну, с тобой тоже не о чем говорить. Что ты, что они. Давай-ка помолимся минху.
Часа через полтора дядя Ури уже покончил с минхой, третьей трапезой и майревом. Младшенький держит зажженную плетеную свечу для гавдолы и моргает.
— Держи выше! — говорит ему дядя Ури. — Еще выше, вот так вот! Будет у тебя высокая невеста[37].
Теперь его голос звучит надломленно, мягко, чуть-чуть пристыженно.
— Доброй недели[38], Фейга, жена моя!
— Доброго года![39] — отвечает тетя Фейга наполовину раздраженно, наполовину примиренно.
И в комнату вливается свет лампы, тихая печаль и песенка самовара. Дядя Ури сразу надевает свой будничный пиджак, свою будничную бархатную ермолку и берется за свою конторскую книгу. Вычеркивает там что-то, вписывает и напевает про себя, и все это с необыкновенным усердием. Можно, в самом деле, подумать, что если бы он оставил в покое свою конторскую книгу до завтра, то, не дай бог, пошли бы прахом все его дела на летней ярмарке в Нижнем, которая будет только через восемь месяцев.
Глядя на него, мальчик, который уже учит Гемору, припоминает, что день прошел, а он так ничего и не сделал. И что же из него выйдет? Это «что выйдет»… Эти слова буравят его, буравят.
«Что выйдет» снова предстает перед ним в образе нового богача, который, сложив обе руки на коленях, качает головой и, глядя сквозь очки, сожалеет о его пустом поведении…
И он, Велвеле, берется за уроки при свете висячей лампы, переписывает слова в тетрадь из своей русской хрестоматии, старается.
Младшие братья заглядывают к нему в тетрадь. Видя это, дядя Ури откладывает ненадолго свои счета и, склонившись, тоже заглядывает в тетрадь своими косыми глазами.
— Ха-арошо! — заявляет он через мгновение. — Человеком станешь. О-очень красивые буквы… Что ты пишешь? То же, что в книжке, а? «И собакей за-адрав х… хвост»… Фу, что за слова? Мда… Ничего, это ничего… Главное — почерк… Ты видишь, Фейга? Где ты там? Иди, глянь…
И мальчик, который уже учит Гемору, хочет заплакать от какого-то теплого чувства, от жалости к самому себе, к папе, ко всем. Ему хочется прижаться головой к папиной седой бороде. Но поди приласкайся к пожилому человеку с конторскими книгами, в бархатной ермолке на голове… Который все время думает о том, что выйдет из его детей…
Бессмертный апельсин
пер. И.Булатовского
Едут два ящика апельсинов по синему морю. Апельсины алжирские, круглые, сочные, тяжелые; кожура у них с алым отливом — цвета африканской зари.
37
По традиции гавдольную свечу держит младший ребенок в семье, причем существует шутливое поверье, что от высоты, на которую он поднимет свечу, зависит рост его невесты (или жениха).