Хвалятся апельсины в первом ящике: «Мы едем в Варшаву, древнюю польскую столицу. О, что за белые зубы будут нас надкусывать, какие изысканные аристократические языки будут наслаждаться нами!»
Молчат апельсины в другом ящике, жмутся друг к дружке и краснеют от стыда. Им-то, слава богу, известно, что пункт их назначения — какое-то маленькое местечко в Литве, и бог весть, в какие бедняцкие руки они попадут. Ой, зазря они жадно впитывали сияние африканского солнца, студеные росы алжирских ночей, благоухание цветущей французской плантации. Быстрые смуглые руки юных мулаток срезали их с деревьев, бросали в бамбуковые корзины, неужели и это зазря?
Но мы еще посмотрим, кому повезло больше: апельсинам, приехавшим в Варшаву, или тем, что несколько позднее прибыли в Шклов, заброшенное местечко в Белоруссии, — и выведем из этого мораль. Вот первая партия апельсинов прибыла в Варшаву. Торговец фруктами разложил их на витрине пирамидами, и они засияли, словно клубки золотой пряжи. Однако недолго это продолжалось. В тот же день апельсины раскупили. Шумная жадная улица быстро их поглотила. Усталые люди рассовали апельсины по карманам, содрали грязными руками сочную золотую кожуру и швырнули ее на грязный тротуар. Слопали плоды на ходу, как собаки, без благословения[40]. Сладостный сок брызнул на пропыленные бороды, на засаленные капоты. На месте апельсинов в лавке уже лежат другие фрукты или даже овощи. Пропали аристократы! Только красивые кусочки кожуры еще валяются на улице, как остывшие лучи далекого жаркого солнца. И никто не понимает, что это валяются приветы далеких солнечных стран, вечно голубых небес. На них наступают, их переезжают колеса, их немилосердно отправляют в мусорный бак. С апельсинами покончено! Конец тому, что цвело и наливалось соком среди благоуханной листвы и падало в бамбуковые корзины под жарким благодатным небом.
Второй ящик с апельсинами добрался до Шклова на несколько дней позже, чем первый до Варшавы. Эти апельсины долго тащились в тесном гойском вагоне, потом тряслись на еврейской фуре, прежде чем удостоились чести быть представленными своему новому окружению. Бакалейщица подозвала к себе мужа:
— Иди-ка, умелец ты мой, открой ящик с апельсинами для шалахмонес!
Напрасно жена иронизирует над Эле-бакалейщиком, он и вправду опытный распаковщик товаров. Он трудится над заколоченным ящиком часа два. Хладнокровный и осторожный, он обстукивает крышку долотом, как ювелир дорогое украшение. Жена стоит рядом и дает советы. Наконец ящик открыт, и вот среди синей бумаги вспыхивают щечки апельсинов и разносится густой праздничный запах.
Вскоре апельсины уже лежат в окошке лавки и поглядывают на грязную рыночную площадь, на серое низкое небо, на кучки снега вдоль канав, на белорусских крестьян, кутающихся в пожелтевшие залатанные кожухи. Все вокруг такое чужое, северное, промерзшее, полусгнившее. А роскошные апельсины с их праздничным запахом и ярким цветом так чужды этому незнакомому им бедному окружению и необычны здесь, как царское платье на нищем постоялом дворе…
Приходит тетя Фейга, на голове шерстяной платок, в руке кошелка. Она заметила только что распакованный товар и зашла купить его для шалахмонес. И вот тут начинается бессмертие апельсина!
Бедна и бесцветна литвацкая жизнь. И ту малость, что порой выпадает литвакам от щедрот природы, они используют помаленьку, разумно, не забывая ни об одном из пяти чувств. Ни капли прекрасного фрукта-чужестранца не пропадет. Даже если бы апельсин был реинкарнацией грешной души, в доме у тети Фейги она бы завершила круг перерождений, получив полное искупление грехов[41].
— Что, и за восемь копеек тоже не хотите? Всего наилучшего!
Но бакалейщица прекрасно знает, что тете Фейге некуда больше пойти за такой покупкой, поэтому она тянет покупательницу за платок:
— Чтоб у всех был такой хороший Пурим, какой золотой товар я вам предлагаю… Только ради почина!
— Только ради почина! — приговаривает Эле-бакалейщик, опытный распаковщик ящиков с апельсинами.
Монетой больше, монетой меньше… Тетя Фейга выбирает лучший, самый тяжелый апельсин, заворачивает его и опускает в кошелку, рядом с яйцами, луком, пуримскими вкусностями и всякой всячиной. Приходит тетя Фейга домой, набрасывается на нее детвора, от одиннадцатилетнего мальчика, который уже учит Гемору, до младшенького, который учит Пятикнижие, — их накануне праздника освободили от занятий в хедере, — и сразу же начинается ревизия маминой кошелки:
41
В иудаизме существует представление о реинкарнации. Душа переселяется из тела в тело до тех пор, пока не искупит все свои прегрешения.