Юля открывает глаза и видит склон?нное над собой широкое и бледное, как луна, лицо девушки с растянутыми глазами, которые расположены так, что невозможно уловить черт носа и скул. Волосы е? черны как свежая нефть в широкогорлой бутылке из-под молока, только что из магазина, одета она в сильно вытертые заплатанные джинсы и футболку с какой-то английской надписью, руки у не? сильные, как будто она доит ими коров на ферме и носит тяж?лые бидоны, а ноги запылены и обуты в разорванные кеды. Юля не может понять, существует ли девушка на самом деле или только изображена на фоне м?ртвого мира, как след доисторической птицы на камне.
- Чего ты хочешь? - хрипло спрашивает девушку Юля. - Оставь меня в покое. Я хочу умереть. Дай мне умереть.
- Почему ты хочешь умереть? - спрашивает девушка. Голос е? звучит немного огрубевшие от водки и пыльного ветра сельских дорог.
- Потому что я уже мертва. Невыносимо терпеть дальше.
- И ты не хочешь снова увидеть свою подружку?
- Я не хочу больше видеть е?. Я хочу умереть. Я хочу пропасть навсегда.
- Вставай, у нас мало времени.
- Умоляю тебя, - жалобно шепчет Юля, опуская веки. - Умоляю тебя, дай мне смерти.
- Она будет снова жива.
Юля молчит. С дал?кого аэродрома, мерцая игрушечными огнями, уходит в небо реактивный лайнер, гром его двигателей прокатывается по лугам, заставляя сверчков петь тише.
- Как я? - спрашивает наконец Юля.
- Да. Она будет полна крови, она будет дышать. Она будет любить тебя.
- Я боюсь е?, я боюсь вас всех.
- Страх - это маленькие цветы под твоими ногами. Прид?т осень и они исчезнут на холодном ветру.
Уперевшись руками в пыль, Юля вста?т на четвереньки, потом садится на колени. Она видит, что крыса возвратилась и серым комком замерла в шаге от не?, враждебно глядя на Юлю, как на существо, нарушившее вечную схему жизни.
- Возьми крысу и откуси ей голову, - говорит девушка.
Юля протягивает руку и, взяв оцепеневшую крысу, подносит е? ко рту. Животное парализовано так, что лапки его закостенели в суставах и не сгибаются под пальцами Юли. Последний раз взглянув в блестящие глазки грызуна, Юля открывает рот, засовывает в него крысу впер?д головой и сжимает зубы. Хрустят ломаемые позвонки и противная солоноватая горячая кровь прыскает ей в горло. И тогда Юля начинает знать, в какой стороне находится е? м?ртвая любовь. Она плю?т крысиной головой в траву, и с размаху бросает окровавленный трупик на пыльную дорогу.
- Будьте вы все прокляты, - зло говорит она, поднимается и, не отряхивая пыль со своей одежды, садится на заднее сиденье старого мотоцикла, обхватив девушку со спины обеими руками, чтобы не упасть во время езды. Мотоцикл заводится рывками, нагреваясь и вибрируя огненной силой, как огромная дрель, дух сожж?нного бензина пропитывает полевой воздух, они разворачиваются на дороге и несутся туда, где спит в смертном упоении прекрасная Мария.
Зв?зды рассыпаны над ними, огромные и немые, как на северном полюсе. Юля клад?т голову на спину казашки, закрывает глаза и вспоминает свою жизнь, покрытую пасмурной паутиной времени. Она вспоминает свою мать, е? длинные волосы и т?мно-алый домашний халат, сумрак коридора, освещ?нного тенью одной ночной лампы, где мать говорит по телефону невесть с кем, может быть с людьми, живущими в другом мире, даже например, на луне, ведь для взрослых вс? казалось возможным, волосы матери распущены, чтобы высохли перед сном, она не отражается в зеркале, опершись на бордовый комодик, смотрит в пол, а на полу ничего не видно, может быть он покрыт садовой травой, как на даче т?ти Лиды, в которой шевелятся кузнечики и лежат ч?рные мазутные яблоки, немного пахнущие вином, а спаниеля, которого зовут Шмель, не разглядеть в темноте, потому что он давно уже умер и сам не видит пота?нных красок оставленного мира. Только краски эти выцвели в Юлиных чувствах, словно она смотрит диафильмы в т?мной комнате с отцом, это была самая большая радость для не? в детстве, сидеть, погрузившись во мрак и смотреть на яркий квадрат посередине стены, где возникают сказочные картины дал?ких врем?н, остроконечные башни, черепичные крыши с изогнутыми фигурками кошек, золотые флюгерные петухи, молчаливые леса, неподвижные и от того ещ? более таинственные, люди со старинными лицами, словно вырезанными из дерева, если присмотреться, можно было даже разглядеть годичные кольца на их щеках.
Ах, разве могла она знать тогда, маленькая Юля, что через несколько лет весь мир окажется для не? ещ? страшнее, чем манускриптовые картинки диафильмов с дреоморфными заглавными буквами текста, что она будет одиноко бродить среди пронизанных потемневшим солнцем кулис огромного, до самого неба, театра, и станет одной из тех, кого можно увидеть, но кто давно уже не жив?т. Верит ли она сама теперь, что жила? Что ходила в кирпичную школу, учила наизусть стихи, болтала ногами на подоконнике второго этажа, глядя, как по залитому сентябрьским солнцем асфальту с цветными листьями тополей идут искаж?нные перспективой люди, каталась на коньках по освещ?нному космическими прожекторами катку, руки в варежках, лицо обожжено морозом зимних ночей, ела вишн?вый торт на свой двенадцатый день рождения, подумать только, ей столько лет, сколько месяцев в году, разве могла она знать тогда, что ей навсегда останется столько лет, и новый год никогда больше не настанет, не будет нового снега, чистого, как серебро, и пылающей тусклыми алыми и ж?лтыми огнями ?лки, бросающей на стены зел?ную волшебную тень. Была ли это она, девочка в белом платье, евшая ложкой вишн?вый торт с дюжиной тонких свечек посередине, была ли это она, замиравшая от восторга перед большой коробкой с подарком от родителей, хотя ещ? не знала, что там, но чувствовала: нечто необычайно прекрасное, и если это действительно была она, то какая сила вырвала е? из прошлого, сорвав с тротуара, ударив локтем о дверцу новой "Волги", откуда взялась она, эта сила, двенадцать лет она ничего не знала о ней, и, уже вдавленная лицом в заднее сидение машины, хрустя песком на зубах, задыхаясь и ноя от сильной боли в скрученных руках, она верила, до последней минуты верила, что это пройд?т, она просн?тся, е? отпустят, ведь это же несправедливо было убивать е?, когда она вовсе ничего не знала о смерти. И когда они мучили е? и с болью делали ей гадость, и били, и она совсем отупела от шока и выполняла вс?, что они ей велели, она не думала, что е? убьют, этого она не боялась, только боли и чудовищной неведомости того, что они делали с ней, неведомости больше всего, а потом один из них, с усами, подош?л к ней, она сидела, опираясь спиной на ствол дерева, он сказал ей, чтобы она закрыла глаза, и она закрыла, сжимая зубы от боли и плача, а он дал ей железом по голове, и она помнит, что после этого ещ? успела открыть их и увидеть, как он замахивается, чтобы ударить второй раз, а боль была такая, словно разорвалось вс? небо и из него хлынули вниз потоки е? крови, словно воздух стал шелестящим огн?м, и осколки деревьев вонзились ей между век, и тогда она увидела е?, косоглазую, казахскую девушку с крепко слаженным телом, сидящую на скамейке в тени вечерней рябины, и стала падать сквозь землю и дерево, и падала, пока не умерла.