Когда седой гость уста?т и часто, надрывно кашляет перед собой в стол, Ольга Матвеевна хлопает, и все вслед за ней, а потом включают радио, по которому передают праздничные песни, и Ольга Матвеевна выходит с гостями во двор, а Надежда Васильевна предлагает девочкам танцевать под радио. Танцуют парами, и Катя впервые может открыто, на виду у всех, обняться с Зиной, и увидеть близко к себе е? лицо, обычно совершенно скрытое ночной темнотой. Зина шепчет ей на ухо, они смеются и толкают встречные пары, в столовой тесно танцевать, и Катя с Зиной, как и другие, вылетают на улицу, под конус ж?лтого фонаря, и кружат по песку, испрещивая его следами сапог. Гости стоят неподал?ку, курят, седой запахивает рукой воротник на горле и улыбается чему-то своему, усатый сме?тся, притоптывая ногой, ему визгливо вторит Валентина Харитоновна, а Ольга Матвеевна не сме?тся, она пустоглазо смотрит в песок, машинально убирая рукой папиросу ото рта, и сбивает пепел указательным пальцем. Покурив, гости собираются уезжать. Седой прощается с девочками, он уже почти не может говорить, пыль походов разъедает ему горло, он только кивает и машет устало рукой в т?плой перчатке. Одна из девочек целует его, поднявшись на цыпочки, потом смущ?нно отходит в сторону, и тут все начинают подбегать к нему и целовать. Усатый хохочет, притоптывая ногой, ему визгливо вторит Валентина Харитоновна, поцеловав красного комиссара в бритую щ?ку, Катя чувствует странный его запах, химический аромат лекарств и жж?ный дух больного горячечного тела. Некоторые целуют героя даже два раза, и ему приходится отступать к будке, где скалится за реш?ткой окна неусыпный Макарыч, как обезьяна в клетке, и Надежда Васильевна заслоняет седого от лезущих к нему девочек, насильственно прекращая стихийную демонстрацию нежности. На прощанье комиссар ещ? раз машет из машины рукой, дверца захлопывается и мотор рычанием заставляет кол?са разбрасывать песок, железные ворота со стоном смыкаются, вновь оставляя детскую толпу на т?мном острове, отгороженном от всего мира камнем высоких стен.
Радио умолкает, девочки печально собираются в очередь у сортира. Катя стоит с краю, заслон?нная стеной барака от фонаря, что да?т ей возможность хорошо видеть зв?зды, просыпанные в небе, будто должна скоро прийти большая серебряная птица и склевать их для своей сытости.
- Вот ты где, Котова, а я тебя всюду ищу, - говорит вдруг над ней голос Надежды Васильевны. - Пошли, к начальнице.
Катя вопросительно смотрит в холодные глаза Надежды Васильевны, но там нет ответа, и тогда Катя понимает: что бы не случилось, пощады не будет. Надежда Васильевна молча поворачивается и ид?т прочь, и Катя начинает плестись ей вслед. К Ольге Матвеевне. Это крысы, крысы. По пути е? постепенно пробирает дрожь, и когда они проходят мимо второго барака, у Кати уже зуб на зуб не попадает.
- Я что-то плохо сделала? - робко спрашивает она, не в силах больше выносить гнетущую кладь неизвестности. Надежда Васильевна молчит, засунув руки в карманы своего военного полушубка, шаги е? тяжелы, и Катя понимает, что Надежда Васильевна пьяна. - Я что-то сделала не так? - снова спрашивает Катя, и сердце снова замирает у не? в груди. Она уже и не думала, что е? сердце сможет так замирать, но страх глуп и вс? ещ? жив?т в ней, несмотря ни на что. Надежда Васильевна не отвечает Кате, она смахивает волосы рукой со лба, покачнувшись на повороте, опирается той же рукой о стену цеха за углом, но удерживается и ид?т дальше. Так они приходят к каменному строению с начисто выметенным крыльцом, над крышей которого теч?т река дыма, заслоняя своим потоком сияние зв?зд. Катя ещ? никогда не была внутри, там страшно и тепло, хорошо натоплено печкой, из глубины комнат слышится музыка, бархатный женский голос по?т о любви и цветущих весенних садах. Надежда Васильевна стучит в одну из дверей, приоткрывает е?, бер?т Катю за плечо и вталкивает е? перед собой внутрь. Катя спотыкается о порог, хватаясь рукой за дверной косяк, и видит стол у окна, накрытый скатертью, на н?м тарелки и бутылки, сбоку от стола застеленная серым одеялом кровать, рядом с ней полированный комод с двумя дверцами, на комоде стоит горящая керосиновая лампа и лежат стопки книг, на стене висит портрет товарища Сталина. Катя останавливается взглядом на лампе, которая лучится ярким потусторонним светом, словно вс? находится где-то глубоко под земл?й. Она боится смотреть в другую сторону, где стоит у окна, закрытого белой гардиной с инеевой вязью, приближ?нная к высшим силам Ольга Матвеевна.
4. Пальцы смерти
Дверь затворяется за Катиной спиной, и наступает молчание. В молчании горит керосин, бь?тся Катино сердце и играет за стеной патефон, грудной женский голос продолжает петь о потусторонней жизни, окрашенной в густой белый цвет, будь то снег или цветущая чер?муха. Ольга Матвеевна стоит неподвижно и беззвучно, она как будто и не дышит, воздух не совершает движения в е? пустых дыхательных путях, а просто замер там, подобно затекшей внутрь воде.
- Садись на стул, - наконец произносит Ольга Матвеевна. Голос е? ид?т в другом направлении от Кати, куда-то в стену. Катя находит перед собой стул, отодвигает его и садится, опустив глаза. Скорее бы уже вс? кончилось.
- Посмотри, там на столе еда. Хочешь - поешь.
Катя смотрит, куда велено, и видит нарезанные куски ветчины и хлеба, нечищенные яйца, красное яблоко, пару сол?ных огурцов и наполовину полную бутылку водки. На отдельной тарелке лежит яичная скорлупа и несколько огрызков от уже съеденных яблок.
- Что же ты не ешь? - спрашивает Ольга Матвеевна отреш?нным, красивым голосом. Катя бер?т кусок хлеба, клад?т на него ветчину и откусывает от образовавшегося бутерброда полным захватом рта. Едва успев прожевать и проглотить, она кусает снова, давясь, и таким образом быстро запихивает в себя еду. - Голодная, - произносит Ольга Матвеевна, словно дивясь, как это Катя ещ? может быть голодной. От этих слов у Кати кусок застря?т в горле.
- Вкусно?
Катя кивает, вытирая рукой рот.
- Ещ? хочешь? Ты хорошо жр?шь, - Ольга Матвеевна подходит и садится на второй стул. - Любишь жрать? Дети любят жрать. А срать любишь? Что молчишь? Срать любишь, спрашиваю?
- Нет, - говорит Катя.
- Почему? Тебе что, больно, когда ты ср?шь? Отвечай.
- Нет. Может иногда.
- А если тебе не больно, отчего ты не любишь срать? Отчего, Котова, дети так любят жрать и так не любят срать? Разве срать нехорошо? Посмотри мне в глаза.