Немного ниже я укажу случай, когда один из величайших мастеров перекрестного допроса, когда-либо выступавших перед английским судом, оказался бессильным перед необыкновенной ловкостью лжесвидетеля. Если вы определенно знаете, что свидетель — опороченный человек (например, что за ним есть прошлая судимость), ваша задача будет сравнительно легка. Но и в этом случае, если у вас нет против него формальных доказательств, он может отбить ваш удар, ответив на ваши вопросы негодующим отрицанием.
Скажут, пожалуй: «Это всякий знает». Да; но вопросы о прежней судимости свидетеля могут быть и очень искусными, и совсем неудачными, в зависимости от того, как они предлагаются. Если вы сделаете это неумело, эффект неожиданности может пропасть для присяжных, а на суде неожиданность есть драгоценный союзник, которого надо иметь на своей стороне. Адвокат, вооруженный искусством вопросов, неожиданных для свидетеля, для присяжных, для противника,— опасный боец. Но вопрос может быть поставлен так неловко, что вместо недоверия вызовет сочувствие к свидетелю; если же, напротив, вы ведете допрос умело, вы можете доказать, что он не заслуживает доверия не только по своему запятнанному прошлому, но и потому, что его ответы изобличают в нем лжесвидетеля. Вы можете достигнуть того, что он и солжет, и вместе с тем выдаст свою судимость; присяжные оценят его слова по достоинству.
Если вы сразу дадите ему заметить, что его прошлое вам известно, он, конечно, сообразит, что ему нет смысла лгать, и ответит прямо, не без горечи в голосе. «Да, я осужденный человек; всякий рад твердить об этом; но при чем в этом деле моя прошлая судимость?» Присяжные сейчас же станут на его сторону. Он может быть несравненно лучшим актером, чем вы, и все ваши усилия выставить его в настоящем свете останутся втуне. Если же ваш вопрос подскажет ему, что у вас нет точных сведений о нем, он даст другой ответ, и, хотя вы своими вопросами сперва побудили его отрицать свою судимость, а потом заставили признать ее, это будет поставлено в вину ему, а не вам: не надо было лгать.
Если вы спросите его, сколько раз он судился, он не скажет: ни разу, а скажет: не помню. А если спросите, не было ли за ним каких-нибудь подозрений или что-нибудь в этом роде, он запнется и ответит: нет, а потом прибавит: был один такой случай, — в расчете на то, что вам известен лишь последний из его подвигов.
«Лучшее или, вернее сказать, единственное средство изобличить ложное показание свидетеля,— говорит архиепископ Уэтли,— при добросовестной уверенности в его лжи состоит в том, чтобы не выказать впечатления, произведенного его словами. Думая, что ему верят, он будет говорить легко и гладко и рано или поздно сам запутается в каком-нибудь безвыходном противоречии, разойдется сам с собой, в отдельных частях своего рассказа, или с фактами общеизвестными, или установленными доказательствами из других источников».
Если нет данных о личности свидетеля, следует проверить его показание обстоятельствами, с ним соприкасающимися, незаметно подгоняя его рассказ. Поощряемый видимым успехом своих слов, он скоро перешагнет за границы воображения присяжных или наткнется на факты, которые окажутся сильнее его. В одном процессе, разбиравшемся несколько лет тому назад в Варвике, перед судом выступили несколько свидетелей, которые, следуя крайне искусно задуманному плану, удостоверяли аНЫ подсудимого, обвинявшегося в разбойном нападении на дом. Один из свидетелей показал, что во время совершения разбоя подсудимый находился вместе с ним и четырьмя или пятью другими лицами в расстоянии нескольких миль от места преступления. Вопрос о времени имел, конечно, существенное значение в деле, и потому свидетеля спросили, как мог он дать точное определение времени. Он ответил, что в комнате, в которой они были с подсудимым, висели часы, и они заметили время, когда они вошли и когда выходили. Ему предложили посмотреть на часы, висевшие на стене судебной залы, и сказать, который час. Он долго смотрел на стрелки с беспокойным видом и наконец сказал: «Очень мудреные: по ним никак не разобрать».— «Не можете разобрать время по часам?» — «По этим никак не могу.
Еще замечательнее было то, что тот же вопрос был предложен каждому из свидетелей, и только один из шести сумел сказать время по часам суда. А между тем все они под присягой удостоверяли время с такой же настойчивостью, как и первый, и повторяли то же объяснение о том, почему точно заметили время. Алиби было разбито вдребезги, и подсудимый был осужден.
Я не буду говорить теперь о способе опровержения ссылки на алиби в тех случаях, когда все факты, удостоверяемые свидетелями, соответствуют действительности, за исключением только дня события. Но этот случай может служить примером такого опровержения. Из сказанного видно, что это достигается, в тех случаях, когда вообще представляется осуществимым, посредством перекрестного допроса об обстоятельствах, лежащих вне главных фактов.
Упомянутый выше замечательный свидетель на процессе по обвинению Артура Ортона в даче ложных показаний на суде был некто Люи. Это был очень ловкий человек, и давал он свои объяснения суду с поразительной отчетливостью и кажущейся точностью. Что показание было вымышлено, в этом почти не было сомнения, но представлялось чрезвычайно затруднительным, почти невозможным, доказать вымысел. Рассказ был неправдоподобный, но его нельзя было назвать безусловно невозможным. А между тем, если Люи говорил правду, тот, кого считали Артуром Ортоном, был Рожер Тичборн, или, по крайней мере, вероятность этого была так необычайно велика, что никакой состав присяжных не признал бы его Ортоном. Показание было изложено безупречно. После суда мне пришлось случайно встретиться с одним из присяжных, и я спросил его, какое впечатление произвел на него Люи и мог ли он на минуту поверить ему. Он ответил, что после первоначального допроса Люи рассказ последнего казался настолько неправдоподобным, что нельзя было отнестись к нему с доверием. «Однако,— прибавил он,— после того, как м-р Гокинс бился с ним целый день и не мог справиться с ним, мне стало казаться, что, если такой мастер перекрестного допроса не в силах найти у него уязвимого места, в его рассказе должна быть доля правды, и я стал колебаться. У меня в голове не укладывалось, чтобы это показание, если оно было сплошной ложью от начала до конца, могло устоять перед столь искусным адвокатом».
Вся трудность заключалась в том, что факты, расположенные вне происшествия, заключенного в показании свидетеля, были настолько отдалены от этого события, что всякая связь между ними была устранена. При всем искусстве и находчивости обвинителя он не мог добраться до этих фактов помимо какой-нибудь связующей черты. Единственный очевидец описываемого происшествия был свидетель, стоявший перед судом и старательно отдалявший свой рассказ от всякого другого события в своей жизни и от всяких обстоятельств, допускавших возможность опровержения.
В распоряжении блестящего представителя короны не было данных для перекрестного допроса, а факты, выяснившиеся впоследствии по чистой случайности, казались в то время совершенно невозможными. Факты эти будут указаны ниже; они могут быть занимательны и поучительны для начинающих адвокатов, не знакомых с отчетами о процессах Ортона.
Замечу, кстати, что тот, кто внимательно и вдумчиво ознакомится с этими процессами, не пожалеет о потраченном времени; в них встречаются блистательные примеры адвокатского искусства по всем его отраслям: это кладезь неисчерпаемых сокровищ для тех, кто стремится в первые ряды.
После допроса свидетелей защиты была сделана попытка задержать свидетеля Люи в распоряжении суда; причина этого выяснилась впоследствии. Судьи удалились, но вследствие заявления, сделанного одним из стряпчих государственного казначейства, заседание было возобновлено. М-р Гокинс объяснил, что ему только что было доставлено письмо, предъявляемое им суду, и что в суде находятся двое лиц, могущих опознать Люи. Впрочем, он, м-р Гокинс, никакого ходатайства по этому поводу к суду не имеет.