Кажется, курите, или, может быть, я ошибаюсь? — Как можно больше любезности; он щедро заплатит за нее.— Не курили ли вы трубку, когда пришел хозяин?
Как будто курил.
А не говорил ли он, что жалеет, что позволил ответчику брать лошадь, потому что ответчик шалая голова и туда заедет, что его и не сыщешь. Посади нищего на коня, он поскачет... к черту. Ну, мы нехороших слов повторять не будем. Говорил это хозяин?
«Складная душа» все еще улыбается в тумане; он начинает щипать себе подбородок.
Говорил или не говорил?
Как будто что-то такое сказал.
То самое, что я говорю, или нет?
Что говорил, а чего и не говорил. Судья:
Чего же, собственно, он не говорил? «Складная душа» забыл вопрос.
Поверенный ответчика:
Про шалую голову говорил?
Это говорил.
И что очень жалеет?.. —- Да как же не жалеть...
А решились ли бы вы утверждать, что он не говорил, что напрасно разрешил ему брать лошадь,— может быть, не этими самыми словами, но в этом смысле? Можете вы утверждать, что он ничего подобного не говорил?
Уж не знаю, как сказать, говорил или не говорил. Нам тоже лгать не приходится,— отвечает «складная душа».
Вы, пожалуйста, не думайте, свидетель, что я требую от вас его подлинных слов; я только спрашиваю: вы сказывался он в этом смысле или нет?
Прирожденная вежливость «складной души» не в силах устоять перед столь любезным допросом; он нежно поглаживает себя по подбородку и произносит:
Может быть, и говорил.
Это далеко не исключительный образец показаний типа «складная душа». Но подобный допрос не достигает цели. Присяжные вернутся к его первоначальному показанию, отбросив ответы, получаемые такими приемами.
Мне часто приходилось убеждаться в этом на суде при допросе робких и глупых свидетелей. Задача заключается не в том, чтобы заставить такого свидетеля наговорить всяких пустяков, противоречащих его первоначальным словам. С умным человеком такие ответы действительно свели бы на нет все показание. Не то с глупцом. Показание «складной души» слабо в самой своей сути; оно, как вьющееся растение, не в силах держаться без внешней помощи, и, если вы были внимательны, вы заметили, с какой заботливостью пришлось выгонять его отпрыски вашему противнику; стебелек очень нежный и тщательно подвязан к палочке. Вам надо убрать палочку. Не надо вырывать растение с корнем. Это показание не есть то, чем кажется. Дайте присяжным понять это, и вы сделаете все, что нужно (для пояснения своей мысли автор сравнивает этот допрос с некоторыми приемами игры в крикет. Отрывок этот не поддается переводу).
Поговорите со свидетелем, как добрый приятель, спросите о том, о сем в разъяснение разных частей его показания; разговор будет самый приятный; вы оба очень довольны друг другом. Пора разойтись; вы прощаетесь с приятным собеседником, чтобы опуститься на свое место, и в эту минуту вам нечаянно приходит в голову вопрос:
Конь-то теперь — ничего, ходит?
Что ему делается? Ходит, как раньше ходил.
В этом примере предполагается, что только последние слова свидетеля соответствуют действительности: всякий без труда догадается, что в делах этого рода так же просто изготовить у лошади запал, как в известных отраслях торговли изготовляется «старинный фарфор».
Искусство заключается в том, чтобы задержать вопрос, на который вам нужен прямой ответ, до того времени, когда свидетель будет в подходящем для этого ответа настроении. Приятели всегда бывают любезны друг с другом при прощании.
12. ПОЛУПРОФЕССИОНАЛЬНОЕ ЛИЦО
Человек полупрофессиональных занятий есть также тип свидетеля, заслуживающий внимания. В сущности, это во всем половинчатый человек. Это полубогомолец и полуразвратник, полутрезвенник и полупьяница, он полуправдив и полулжец; слова его положительны, добродетели относительны.
Мне рисуется маленький, худой старичок с высоким, узким лбом и отвисшей губой: его рот искривлен в надменную гримасу; он не терпит возражения. Он носит pince-nez и внушительно помахивает им в воздухе, отвечая на вопросы сторон; когда он хочет уклониться от прямого ответа, он снимает его и надевает одной рукой, прикрывая этим от вас свое лицо. Перед этим господином как будто всегда висит какой-нибудь чертеж или план; он называет себя землемером, хотя на самом деле держит контору похоронных процессий.
Это большой знаток по части брандмауэров, пограничных знаков, старых каналов и заброшенных сточных ям. Ни одно дело о сносе построек не может обойтись без него, как в немецком оркестре не может быть гармонии, если нет ее первого условия — тромбона. Можно даже сказать, что, не будь этого почтенного господина, вероятно, не было бы и самого иска; в его лице слились воедино жадный ябедник и назойливый смутьян.
В объяснениях этого господина так и пестрят всевозможные архитравы, контрфорсы и т. п. технические термины. Своим pince-nez и грозными словами он мог бы доказать все, что угодно, в любом процессе, если бы не перекрестный допрос. Он представляет из себя сочетание всех тех свойств, из которых образуется лжесвидетель,— он говорит правду и лжет, он непреклонен в своих суждениях, он резонер, он умен, хитер и вежлив. Вам никогда не удастся настолько вывести его из себя, чтобы он солгал, или убедить его сказать правду. Его достоинство несокрушимо; его честные намерения никто никогда не отнимет у него.
Как же быть с перекрестным допросом человека, вооруженного всеми несравненными добродетелями лицемера-ханжи и всей притязательностью ученого?
Его слабость — упрямство в суждениях. Ему легче пожертвовать истиной, чем отказаться от своего мнения. Заведите его в эту сеть, и он в вашей власти.
Если вы станете доказывать, что его мнение не заслуживает уважения, потому что он не имеет официального звания землемера, вы ничего решительно не достигнете. Упрек, брошенный человеку только на том основании, что на его знаниях нет казенного ярлыка, всегда вызывает неудовольствие у присяжных: в их собственной среде почти наверное есть и самоучки и люди, пробившие себе путь к успеху без чужой помощи (англ.). Поэтому, если вы начнете с вопроса вроде такого: «Скажите, свидетель, вы ведь, собственно, не землемер?»,— им будет казаться, что вы оскорбляете его. Вопрос и на самом деле нелепый во всех отношениях: если он понимает дело, присяжные не станут рассуждать о том, где и как он ему научился. Пусть мистер X. неземлемер в глазах людей патентованных; его объяснения от этого не пострадают, если только они верны; а если они неверны или нелепы, они ничего не выиграют, будь он ученейшим из всех ученых землемеров.
Надо думать, что всякий обыкновенный человек мог бы сделать то, для чего вызван мистер X. Всякий сумел бы сказать, скольких черепиц не хватает на крыше, сколько выбито окон, сколько в доме дверей без петель. Но, при каких бы условиях ни появился этот свидетель, спрашивайте его о фактах, и вы скоро увидите, знает он свое дело или нет. Если вы сами не понимаете того, о чем спрашиваете, он будет бить вас нещадно на каждом шагу; если у вас есть немного знания, вы очень скоро сумеете измерить глубину его невежества.
Вы ничего не потеряете, подкрепив решительность его мнения разумным, но не слишком сильным возражением. Этот худенький старичок с белым галстуком и туго накрахмаленным воротничком и упрямым лбом умеет защищаться. Он сорок лет ведет борьбу в местных общественных собраниях. Он напоминает Веллингтона на границе Тоггез Уесьгаз. Его невозможно разбить, ибо если последнее слово и не останется за ним, неправым будет все-таки не он, а вы.
Он стоит перед судом со своим pince-nez в одной руке и компасом в другой, со своим вечным планом перед глазами и толкует о границах владения какого-нибудь учреждения, якобы захватившего часть земельного участка истца. Он говорит об уклоне здания, о том, что уклон этот вызван негодным фундаментом, который никогда и не мог быть прочным, что в самое недавнее время несомненно должно было произойти оседание, вызвавшее новый уклон, и т. д.
Если вы предложите этому ученому человеку какой-нибудь вопрос об убытках, понесенных истцом в настоящем случае, один взмах циркуля ясно выразит вам его полное беспристрастие: он нимало не заинтересован исходом процесса. Он ничего не знает об убытках; его клиент садовник, а он, полуученый, не имеет ни малейшего представления о том, что стоит капуста. Он мог бы сказать вам, во сколько обошелся бы мост через английский канал, но говорить о капусте! ...И пока этот старичок стоит перед судом за своей решеткой и твердит, что фундамент был недостаточно углублен и непрочен, он с вашей помощью расскажет присяжным, что в его глазах взгляды всех современных ученых не стоят медного гроша; ему нет дела до того, что стена простояла по крайней мере сто лет в том самом виде, в котором находится и теперь. Он будет настаивать на том, что надземные части сооружения (не скупитесь с ним на длинные слова) были прочны, иначе они не могли бы простоять так долго. И хотя он соглашается с заявлением других о том, что в стене нет ни одной трещины, он все-таки будет отстаивать свое мнение с еще большим упрямством, чем прежде, потому что так должно было быть, коль скоро стена, как он утверждает, имеет уклон в несколько вершков; и когда его заставят признать, что эта стена замыкается в круг без единой трещины, он скорее готов поверить, что кирпичи растягиваются или гнутся, чем допустить, что его показание может произвести такие же свойства ради интереса его клиента. В конце концов из его показания явствует одно из двух: или стена была первоначально возведена в том виде, в каком находится в настоящее время, или каждый отдельный кирпич каким-то непостижимым образом вытянулся и выгнулся. Таково было показание, данное таким полуученым свидетелем в одном недавнем процессе.