В представлении свидетелей этого типа, лучшее правило, как для некоторых людей в политической деятельности, состоит в том, чтобы смело утверждать то, что отрицают другие.
13. ПРЕДСТАВИТЕЛЬ
ПРАВИТЕЛЬСТВЕННОЙ ВЛАСТИ (полицейский надзиратель К)
Далеко не редкий свидетель на суде — это представитель власти. Он занимает разные должности, является в разных видах, но это виды одного типа, не похожие на других.
Это может быть младший чиновник какого-нибудь гражданского ведомства; возможно, что он служит в военном министерстве, в морском управлении или, как в настоящем случае, это может быть полицейский чиновник. Он состоит на действительной службе и службе государственной. Какой-нибудь железнодорожный служащий никогда не мог бы усвоить той внушительной наружности, которая, наряду с невежеством, бывает свойственна «правительствующему чину». Директора английского банка — не более как простые смертные перед этим «чином», и единственный человек, приближающийся к его достоинству и важности, это знаменитый и бессмертный мистер Бёмбль (общинный надзиратель в романе «Оливер Твист»). Предположим, что в числе свидетелей вашего противника находится старший надзиратель полицейского околотка; он непременно должен быть важным свидетелем. Он вызван, чтобы удостоверить то, что было сказано подсудимым «в его присутствии»: это присутствие шести с половиной футов вышины и соответственных размеров в ширину. Разбирается дело о краже из банка; подсудимый — человек с видным общественным положением и большой семьей. При таких условиях важность правительственного чина возрастает до чрезвычайности. Вам приходится считаться не только с правительственной властью, но и с чиновной наглостью, подкрепленной чиновным невежеством.
Неопытный адвокат, естественно, кажется ничтожеством перед столь значительной особой; и каковы бы ни были приемы его нападения, эта крепость в человеческом образе уже испытала на себе не одну подобную атаку и готова выдержать осаду вопросов хотя бы от старейшего ветерана судебного боя.
Прием, усвоенный служебным чином для того, чтобы с успехом отразить перекрестный допрос молодого адвоката, заключается в том, чтобы обрушиться на него со всей тяжестью своей чиновной наглости. На вопросы испытанного адвоката он отвечает резко и громко, тоном унтер-офицера, обучающего неуклюжих новобранцев; пуская в ход свою сокрушительную силу, эта исполинская куча власти заносит голову над казенным галстуком и застывает с явно выраженными на лице словами: «Угодно получить еще?»
Если допрос ведется сведущим и опытным адвокатом, особенно если это старший адвокат, «чин» держится со снисходительной любезностью, как человек, готовый устроить вам аудиенцию у короля, если только это возможно, т. е. если Его Величество в настоящую минуту у себя дома. Я скажу для ясности, что эти должностные лица признают, что Старший занимает положение не ниже полицейского инспектора (одна из рядовых должностей. Звание Старший в высшей степени почетное).
Послушаем объяснения «чина» при первоначальном допросе. Многие из моих товарищей узнают в нем старого знакомого.
Вы старший надзиратель околотка О?
Я!
Вы арестовали подсудимого?
Я!
Где это было?
На пароходе «Андалузия», перед отходом его в Америку.
Вы узнали его тотчас, как только заметили?
Моментально.
Что вы сказали ему?
Я сказал: «О! вот вы где!» Я не помню наверное, сказал ли я: «Вот вы где» или: «А! вы вот где, мистер Бриге»; но, если милорд разрешит мне заглянуть в мои заметки...
При слове «милорд» свидетель поворачивается в сторону председателя и несколько смягчает свой тон. Малоопытный Джонс (защита):
Позвольте, позвольте! Какие заметки?
Мои заметки.— Свидетель бросает на защитника уничтожающий взгляд.
Джонс:
Они сделаны вами на месте?
Моментально, сэр (с иронической усмешкой; свидетель смотрит в свою записную книжку). Вот оно. Виноват, милорд; я выразился не совсем точно. Я сказал: «О! так вот вы где!», а не: «Вот вы где», как я сейчас доложил суду. Джонс:
Я очень прошу вас быть внимательным, мистер.
Я очень внимателен, сэр.
Судья:
Кажется, да.
В зале раздается смех; смеются все, кроме чина, который вытягивается во весь рост и по-прежнему поражает убийственными взглядами покрасневшего молодого защитника.
Расскажите, что было дальше?
Разрешите заглянуть в мои заметки?
Он отлично знает, что никакого разрешения не требуется, если только его показание допустимо вообще; но он обращает этот вопрос к председателю таким тоном, как будто Джонс целый час притеснял его самым непозволительным образом, не давая говорить.
Обвинитель:
Конечно.
Пылкий и малоопытный Джонс:
Позвольте! Вы сделали ему предостережение?
Свидетель (с кротостью):
Разумеется.
Джонс:
Вы хотите сказать... Обвинитель (с нетерпением):
Доложите суду, в каких словах сделали вы предостережение подсудимому?
Краснеющий Джонс умолкает, покрытый позором! Воплощенная наглость искоса бросает на него озлобленный взгляд: «На этот раз, голубчик, мы, кажется, тебя прикончили! Впредь не сунешься».
Свидетель:
Я сказал (свидетель следит за пером судьи): все, что вы скажете, будет мной записано и будет оглашено на суде.
Председатель одобрительно кивает головой, «чин» перекидывает кивок защите с утроенной силой, сопровождая его презрительной усмешкой.
После этого свидетель читает вслух свои заметки, и обвинитель спрашивает: «Сколько времени были вы с ним?» «Чин» отвечает: «Около часа».
Как вести перекрестный допрос такого господина? Мой ответ: как ни велик шар, он все-таки лопнет, если накачать в него больше газа, чем он может вместить. Он уже надут сознанием своей служебной важности; вы можете вздуть его высокомерие еще и еще, можете сделать его властное обращение нестерпимым для присяжных; его наглость перед лицом суда дает им надлежащее представление о том, в какой мере должен был подчиняться его нравственному давлению и издевательству арестованный им подсудимый.
Его великолепная точность — наглый обман: цель этого обмана заключается в том, чтобы каждое слово его показания признавалось непреложной истиной. Вследствие этого такой свидетель менее чем всякий другой способен выдержать искус перекрестного допроса. Вы можете довести его до белого каления, если ему будет казаться, что вы не хотите признавать его показания, и можете одурманить его самодовольством, отпуская ему это средство в умеренных дозах. Кончится тем, что свидетельская решетка окажется тесна для его величия; присяжные увидят его несоразмерность с простой действительностью, и чем больше будет он выказывать притязаний на их безусловное доверие, тем с большим сомнением будут они смотреть на него,— конечно, при условии, что его право на доверие основано на степени его правдивости, которая не слишком велика. О нем можно повторить то, что Карлейль сказал о другом лице, очень на него не похожем: он не лжет оттого, что в нем слишком мало правды, чтобы выкроить из нее искусную ложь.