Его «внушительная краткость» — дешевый товар. У него нет той тонкости, без которой служебное достоинство вырождается в оскорбительность, а власть возвращается в первоначальную форму своего проявления — грубую силу. Его принадлежность к существам высшего порядка громко выражается при всяком соприкосновении его с теми низшими существами, которых в его представлении он призван не столько охранять, сколько «держать в порядке». Но за свидетельской решеткой он не в силах скрыть свойственную ему смесь раболепства с наглостью. Тип этот не ограничен составом «полицейского корпуса»; он встречается повсюду, где невежество бывает облечено властью.
14. ПОЛИЦЕЙСКИЙ
Каждому, кто ведет защиту в уголовном деле, приходится иметь дело с показаниями полицейских; этот род показаний встречается в уголовных судах чаще, чем всякий другой. И на этот раз я начну с обычного совета: если можно, не троньте их. Это опасные люди. Это профессиональные свидетели, притом профессиональные по преимуществу, какими другие свидетели быть не могут. Их показания в большинстве случаев имеют стереотипный характер. Каждый из этих вымуштрованных, «исполнительных и дельных» людей десятки раз давал ответы на все обычные вопросы в суде. Не воображайте, юный друг, что вам удастся подставить ему ногу на пробитой дорожке, по которой он ходил годами. Он издалека заметил вас у себя на пути, и по всем вероятиям сам пойдет вам навстречу. Вас, может быть, еще и на свете не было, когда уж он отвечал на только что изобретенный вами вопрос. Он знает заранее и следующий вопрос, если вы не лучше рядовых товарищей ваших по четвертным сессиям.
Но попробуйте предложить ему в виде опыта что-нибудь, хоть немного отступающее от привычных вопросов. Он уже смотрит на вас так, как будто у него солнце в глазах. Он не видит, куда вы метите, и надо удержать его против солнца, если вы хотите добиться чего-нибудь от него. Я не хочу даже отдаленным образом обвинять его в недостатке уважения к святости присяги, но должен сказать, что, если он сообразит, куда клонится ваш вопрос, шансы будут против того, чтобы вы получили от него нужные ответы или получили их в наиболее желательной для вас форме. Он считает, что в его обязанности входит «срезать» вас, и если вы не получите ответа, которого не хотите получить, это, вероятно, произойдет оттого, что полицейский так же молод и неопытен, как и вы.
Чтобы достигать цели, вопросы, обращаемые к полицейскому, должны быстро следовать один за другим. Его мозги приспособлены к свидетельской решетке, но они ходят в очень тесных пазах; они передвигаются, как и сам он, медленно и тяжело по отведенной им борозде; двигаются медленно, потому что приучены к этому; они не могут или, по крайней мере, не должны поспевать за вашими. Нельзя допускать, чтобы он угадывал внутреннюю связь между вашими вопросами, если это не входит в ваши расчеты. Если вы спросите, была ли ночь очень темная, и темнота не имеет никакого отношения к существу дела, он приступит к размышлению (по способу, изобретенному в Управление лондонской полиции) о цели вашего вопроса и о возможных последствиях своего ответа. В то время, когда он будет погружен в эту мозговую работу, спросите его врасплох о том, что действительно важно для вас; прервав нить его размышлений, вы, по всем вероятиям, получите нечто близкое к нужному ответу.
Полицейские многое знают по делу и во многое верят. Трудно бывает справиться и с первым, но надо быть крайне осторожным, чтобы не получить очень много второго. Если вы толкнете свидетеля на рассказы о том, во что он верит, его показание будет так похоже на действительность, что присяжные примут его за правду. Хорошо, если оно на самом деле не превратится в факт (в представлении присяжных), пока вы будете добираться до него.
Что вы сказали подсудимому, когда задержали его? — спрашивает Джонс, сгорающий желанием проявить свою строгость и умение в перекрестном допросе.
О! — говорит дельный и исполнительный человек,— я забыл доложить об этом суду, милорд (он всегда обращается к председателю с некоторой доверительностью); прошу извинения, милорд; я сказал: «Это что же такое, Сайке (громила и убийца в романе Диккенса «Оливер Твист»)? А кто зарок давал: семь лет отсидел за последнее дело; будет с меня — теперь работать стану. Видно, опять за старое?».
Можем поздравить ученого защитника с неожиданным успехом.
Если только вы заранее не уверены в ответе, никогда не спрашивайте полицейского о нравственных качествах подсудимого. Подсудимый может быть отличным человеком, но у полиции столь высокое мерило в этом отношении, что под него ни один подсудимый никогда не подойдет. Лучше, что он может сказать о подсудимом, это, что он «пока ни в чем не замечался». Мне часто приходилось слышать, как судьи делали выговор полицейским за подобные ответы и спрашивали, известно ли им что-либо в пользу подсудимого. Если человек сказал что-нибудь в пьяном виде и вы спросите полицейского: «Он был ведь сильно пьян, не правда ли?» — свидетель ответит: «Он вполне сознавал, что делал, сэр».
Вообще бывает опасно спрашивать этих свидетелей наудачу. Вы почти всегда получите не тот ответ, которого ждете. Есть иной, менее опасный путь. Постарайтесь привести свидетеля вашими вопросами к противоречиям и к неправдоподобному; не забывайте при этом предоставить ему удобный случай отрицать какое-нибудь обстоятельство, которое вы впоследствии можете установить с несомненностью. Старайтесь изобличить своими вопросами предубеждения свидетеля, установить, что он не имел возможности видеть то, о чем говорит, и не забывайте, что манера допроса имеет не меньше значения, чем предмет его, и что иногда молчание бывает несравненно важнее того и другого.
Полицейский констебль, вообще говоря, не стоит ниже общечеловеческого уровня. Многие из его ошибок объясняются тем, что судьи низших инстанций обыкновенно считают, что он должен быть огражден безусловным доверием к его правдивости. Естественным последствием этого является его ошибочная уверенность в своей непогрешимости.
15. ПРАВДИВЫЙ СВИДЕТЕЛЬ
Некоторые думают, что самый трудный перекрестный допрос — это допрос правдивого свидетеля. Не могу не сказать, что я не вполне разделяю это мнение, ибо я всегда считал его самым легким из всех. Говоря о правдивости свидетеля, я не хочу сказать, что его показание должно непременно соответствовать истине. Если бы это было так, не было бы никакой нужды подвергать его перекрестному допросу. Под правдивым свидетелем я разумею такого, который верит, что говорит правду, и желает говорить ее. Допрос его легче других потому, что он не говорит двусмысленно и не уклоняется от ответов. В его словах нет скрытого смысла, он отвечает с готовностью и без умолчания. Он хочет сказать суду все, что знает,— и я исхожу из предположения, что добросовестность его не подлежит сомнению.
Первое, что надо выяснить при допросе такого свидетеля, это — нет ли у него бессознательного пристрастия или сильного предубеждения по существу дела. Для этого достаточно одного, двух вопросов, высказанных в тщательно подобранных словах, если только отношение свидетеля к делу не выяснилось уже при первоначальном его допросе. Предположим, что перед нами священник и спор идет о том, что известное увеселительное заведение надлежит закрыть вследствие неправильных действий владельца или потому, что нарушает общественную нравственность. Он с достаточной правдивостью передает вам то, что видел, и с негодованием или с пафосом говорит о растлевающем влиянии заведения на местных обывателей. При своем первоначальном показании он, вероятно, будет говорить в общих выражениях, не упоминая об отдельных случаях, но, если вы будете внимательно следить за ним, вы можете выяснить, не рисуются ли в его представлении какие-либо отдельные примеры распущенности или разврата. Я вовсе не хочу сказать, что вам следует навести его на рассказ о таких случаях; само собой разумеется, что вы будете тщательно избегать этого; но, если он не упоминал об отдельных примерах, вы можете с успехом привести его к резкому осуждению всех увеселительных заведений подобного рода. Если вы поведете его осторожно, он пойдет за вами с необыкновенной послушностью. Я видал выдающихся старых адвокатов, пользовавшихся этим приемом с блестящим успехом. Человек, который относится к известным фактам с огульным осуждением, не может внушить присяжным большого доверия по отношению к своему показанию об отдельном, данном факте того же рода, особенно в тех случаях, когда показание его не столько касается самого факта, сколько его оценки. Но и факт может быть представлен таким свидетелем в столь сильных красках, что вызовет смех вместо негодования. Мне довелось однажды слышать на четвертных сессиях, как один почтенный и набожный господин заявил судьям, что следовало бы запретить танцы в публичных зрелищах, потому что они лишают порядочных людей возможности иметь хороших горничных. Один священник заявил суду, что двое лиц позволили себе низкий, отвратительный поступок; его спросили, что они сделали; он торжественно ответил: «Я видел, как молодой человек держал девушку за руку и поцеловал ее». Его спросили, не приходилось ли ему во дни молодости делать то, что сделал этот мужчина; свидетель отказался ответить и среди всеобщего хохота прибавил: «А эта девушка была учительницей воскресной школы». Когда же и это обстоятельство не произвело ожидаемого им в простоте душевной эффекта, он бросил на весы в качестве последнего доказательства безнравственности поступка тот факт, что как он думает, этот молодой человек ухаживал в то время за другой молодой женщиной.