Когда они возвращались, машина тронулась с места, преградила им путь. Плавно поехало вниз темное стекло со стороны водителя. Физиономия давешнего бандита. Перекошена от злости, но слова цедит вежливо:
– Ксения Георгиевна! То, что вы пожелали своему мужу, случилось. Он сдо… умер. Необходимо решить имущественные проблемы. Пожалуйста, поедемте со мной! Это в ваших интересах.
– Костик умер? – деловито уточнила Ксюша.
– Две недели назад.
Тень скорби не пробежала по Ксюшиному лицу, но и радостью оно не осветилось. Только неприкрытая злость вспыхнула.
– Отбросил копыта, сволочь!
Бандит ухмыльнулся. Презрения заслуживали и самодур покойник, и его вдова, толстая дурында.
– Я вас убедительно прошу сесть в машину. – Он кивнул на заднее сиденье.
– Ладно, – согласилась Ксюша. – Отведу собак и спущусь.
Подранный собаками бандит вел машину молча и нахально. Он объезжал автомобильные пробки по тротуарам, опасно подрезал другие авто и не обращал внимания на светофоры. Совсем как Костик, тот в жизни не стоял ни в одной очереди. Локтями народ растолкает, к прилавку пробьется и свое получит. А Ксюша треть жизни в очередях провела.
У нее начался второй период похмелья, когда злость на себя саму перетекает в обиду на весь мир и даже загробных его представителей. Ксюша желала Костику тысячи самых мучительных смертей. А он, гад, взял и умер! Отомстил! Сам теперь на том свете в белых тапках, а она здесь терзайся. Накаркала! В мысленном препирательстве с мужем она желала ему хорошенько поджариться в аду. Костик победно улыбался и заявлял, что специально с ней не развелся. Пусть теперь всякая мразь вдовой ее обзывает.
– Вот тебе! – вслух сказала Ксюша и показала фигу затылку водителя.
От неожиданности тот едва не нажал на тормоз. Чокнутая! Определенно чокнутая! Правильно, что предупредил начальство по телефону: везет сдвинутую по фазе крейзи, готовьтесь.
Второй период у Ксюши обычно длится до семи вечера, когда снова приходит желание выпить, подружиться с миром, погрузиться в эйфорию хмельного «как бы все в порядке и даже замечательно в моей жизни».
Ни отреставрированный особняк в центре Москвы, ни многочисленная охрана, ни коридоры, холлы и просторная приемная, оборудованные с нарочито дорогой простотой, ни секретарша, спрыгнувшая с подиума конкурса красоты, не произвели на Ксюшу впечатления. Все это были декорации из фильма, а она, Ксюша, в артистки не собиралась.
Секретарша защебетала приветствия, а потом уверения в глубоком соболезновании.
– Хватит сопли распускать! – грубо перебила Ксюша. – Какого лешего меня сюда притащили?
Секретарше стоило большого труда выдавить вежливую улыбку. Она распахнула дверь в кабинет:
– Прошу вас!
Из-за стола поднялся и двинулся навстречу Ксюше гладко выбритый-вымытый-благоухающий, закованный в дорогой костюм с деланой улыбочкой молодой человек. Стекла его узеньких модных очков слегка блеснули, а лакированная бровь дернулась при виде Ксюшиного наряда (она не стала переодеваться) и рваных брюк сопровождающего.
В дверце полированного шкафа, как в зеркале, Ксюша увидела отражение секретарши за своей спиной. Девица скорчила физиономию, одной рукой показывала на Ксюшу, а другой крутила у виска.
Хозяин кабинета едва заметно кивнул секретарше и протянул Ксюше обе руки.
– Ксения Георгиевна! – пропел он. Так общаются с детьми и умственно отсталыми. От объятий Ксюша уклонилась (во дает!), но руку ее он захватил, затряс. – К сожалению, мы с вами не знакомы. Я вообще только узнал о вашем существовании. А Костя! – Херувимчик отпустил ее руку, свои молитвенно прижал к груди. – Он был моим лучшим другом! Формально он – начальник, я заместитель. Но нас связывали истинно товарищеские отношения.
Ксюша усмехнулась. Спектакль перед ней разыгрывает. За дурочку принимает. Сам, наверное, и пришил Костика.
– Что же это я? Вы присаживайтесь, вот сюда, в кресло. Удобно? Свет не мешает? Может, штору задвинуть? Чай, кофе? А давайте по русскому обычаю, помянем? – Он оглянулся на секретаршу: – Быстро все накрыть. Ах, ведь я забыл представиться. Кирилл Сергеевич Наветов. Прошу если не любить, то хотя бы жаловать.
Смазливая секретарша принесла два подноса с тарелками, бутылками и рюмками, поставила на журнальный столик.
Наветов перехватил жадный и одновременно сомневающийся (до семи вечера далеко) взгляд, который Ксюша бросила на бутылку с коньяком.
– Надо, надо, – приговаривал он, разливая коньяк, – обычай требует. Ну! Вечная память! Пусть земля будет пухом Косте Самодурову!