– Юл? – позвал он тихонько, а у меня от его голоса мурашки табуном по позвоночнику побежали вниз, и под коленками защекотали, заразы такие... Я зажмурилась и затаилась. Все. Меня нет.
– Ю-ла... – отрывисто произнес Александр. И руку с талии убрал и на мурашиную тропу ее переместил плавно. – Я... я сказать хотел...
– Что? – ведь точно помню, умела раньше дышать.
– Многое... черт! – ткнулся носом мне в место, где шея с плечом соединяется, и предательские мурашки немедленно мигрировали на затылок. – Ты пахнешь...
Он там принюхивается опять, что ли? Ну, хватит! Нанюхались уже!
– Тобой я пахну! – рявкнула я, разозлившись. И Александр расстроенным голосом произнес:
– Извини!
И назад шагнул. И мурашки сразу же пропали, хотя дышалось по-прежнему с трудом.
– Я на самом деле хотел сказать, что тебе больше нечего бояться. Предатели пойманы и отчислены. Сандро с утра уже побывал в АДу с извинениями и поклялся ректору, что больше не будет пытаться тебя выкрасть...
Я оглянулась на него через плечо. Он пятерню в челку запустил и смотрел на меня непонятно.
– Спасибо, – буркнула я и легкий книксен сделала. – Пойду.
И провожаемая грустным бирюзовым взглядом, я сбежала к себе. К Аврорке, к Вепрю, к Григорию. Завтра первый день каникул. Все разъедутся по домам, а мне-то ехать некуда. Тоска.
Аврора засыпала меня вопросами и сочувственными восклицаниями, успевая в процессе рассказывать о событиях минувшей ночи. Григорий переживательно молчал на подоконнике, а Вепрь суетился вокруг и щекотал мои руки кончиком хвоста.
Вот она, моя компания на ближайшие десять дней: кабачок, жертва химического пьянства, и экспериментальный мыш. Я их, конечно, очень люблю, но это не те люди, с которыми мне хотелось бы провести каникулы, даже если при этом они и не совсем люди.
Могила паковала сумку и суетилась, а я сидела на кровати, поджав ноги.
– Юл, ну не грусти... – увещевала подруга. – На Сандро злишься?
– И на Сандро тоже, – согласилась я и вдруг разоткровенничалась:
– Меня из домашних никто с днем рождения не поздравил, хотя у меня с братьями очень хорошие отношения были всегда. Обидно, понимаешь? И в праздничную ночь – тишина. А теперь я тут вообще одна останусь... На десять дней. А ты говоришь, не грусти.
Аврора замерла над сумкой, держа в руках бутылочку с шампунем.
– Вот ты завтра поедешь домой и...
– Я не еду домой! – возмутилась она. – Мне предложили подработку.
И я об этом узнаю только сейчас. Еще один повод удариться в депрессию.
– Бабуля подсуетила десять дней в Шамаханской. Хочешь со мной?
В Шамаханской? Оригинальное стечение обстоятельств. С другой стороны, делать мне все равно нечего.
– Предлагают хорошие деньги, но мне немного боязно одной. Вдруг не справлюсь? – уговаривала Могила.
Как будто меня нужно уговаривать! Уже через час я отпрашивалась у ректора, потому что согласно моему статусу беженца покинуть территорию Школы без специального разрешения я могла только через изнанку. Интересно, как об этом узнал Сандро? Вельзевул Аззариэлевич уверял, что это закрытая информация.
Впрочем, в тот момент я об этом не думала, потому что голова была забита мыслями о предстоящей поездке и работе. Ну, мы с Авроркой прямо как взрослые!
Зимние каникулы. Выдержки из мемуаров завхоза Института имени Шамаханской царицы.
В первый день зимних каникул, который в тот год пришелся на послепраздничную субботу, в зеркальном холле главного корпуса Института имени Шамаханской царицы, ровно в три часа пополудни появились две девицы. Одетых бедно и до издевательства грустно. Блондинка в черном платье и сером жилете выглядела как горничная, а брюнетка из-за прозрачности кожи на фоне невзрачного одеяния походила на недокормленного эльфа.
Стоит ли говорить, что все наши кумушки бросились к бедняжкам с матриархальными воплями, с сокрушительными писками и в абсолютном стремлении накормить и обогреть. Особенно брюнетку, которую за глаза все называли бедным цыпленочком. Бабье, что с них взять. Лет через пять этот цыпленочек их всех пережует с костями и выплюнет, не заметив. Потому что у цыпленка были ноги длинные, грудь высокая, глаза большие и беспомощные, а на рот нормальный мужчина без внутреннего содрогания смотреть не мог, потому что цыпленочку, по виду, было лет пятнадцать, а вот желания он вызывал весьма неоднозначные.
Девицы приехали по приглашению декана кафедры Абсолютного преклонения, чтобы зарядить устаревшие артефакты, но мы-то знаем, с какой целью в Институт приглашают школьниц-первокурсниц... Поэтому вид цыпленочка немного испугал еще в первые минуты знакомства. Что ж, посмотрим, как оно пойдет.
Приезжих устроили в гостевой комнате. Хорошая комната: потолки высокие, окна светлые, мягкие кровати, пушистый ковер. Пусть сравнивают, сокрушаются, завидуют, возможно. Зависть – хорошее чувство. Блокирует работу мозга и играет на руку практиканткам.
Перед ужином Цыпленочек постучался в дверь.
– Евпсихий Гадович, – и даже не ухмыльнулась и не споткнулась ни разу, произнося сложное имя. – У нас с Авророй маленькая проблема возникла. А Липа Валентиновна велела к вам обращаться по всем вопросам.
– И что у вас?
– Куда-то пропали наши сумки... А там же все вещи, одежда...
Цыпленок расстроенно шмыгнул покрасневшим носиком. Отлично сработали девочки, а главное вовремя! Не хватало нам двух ворон в бальном зале.
– Ай-ай-ай! – проворчал сокрушенно. – Затерялись где-то. Будем искать. А вы не переживайте, найдутся ваши вещички. До отъезда – так точно.
– Ка-ак до отъезда! – она пискнула испуганно. – Но нам же сейчас надо... Там же одежда наша, зубные щетки... пижама... все! Не можем же мы десять дней в одной форме ходить? – и покраснела слегка, непонятно, от смущения или от переживания, но очень волнительно. – А спать в чем?
На секунду я даже перепугался немного, не перестарался ли? Потому что дымчатые глаза влажно заблестели, и девица определенно собралась разреветься на моем пороге.
– Ну, не надо так расстраиваться, – поспешил утешить и поймал двумя руками ее маленькую прохладную ладошку. – Ничего непоправимого не произошло. Не бросим же мы вас на произвол судьбы! Плакать не надо...
Пока не надо. И уж точно не сейчас.
– Ступайте к Венере Ниловне, кастелянше, она вам выдаст что-нибудь из вещей, пока ваши одежки не отыщутся, – и еле удержался от того, чтобы поморщиться брезгливо. Моя бы воля, я бы их форму сжег в лунную ночь, вместе с тем, кто ее придумал.
Визит в святая святых Института не помог. На ужин девицы явились в черном. У директрисы дергался глаз, Венера о чем-то клятвенно шептала на ухо Липе... Цыпленок и Горничная с важным видом пили чай за угловым столиком, хихикали и зачем-то стащили из столовой булку. А между тем, выносить еду строжайше запрещено. Хотел поймать их с поличным, но почему-то передумал.
Всю ночь не спал, размышлял о причинах своего неожиданного добросердечия и человеколюбия.
Воскресенье.
Цыпленок на завтрак явился при полном параде, Горничная пожертвовала жилеткой, оставив ее в комнате, немедленно заслал к ним домовых и, не дожидаясь окончания завтрака, сжег отвратительную вещь, запершись в своей ванной. Немного полегчало. Настроение не испортила даже небольшая стычка с девицами, возмущавшимися фактом воровства в институте.
– У нас в Школе такого бы никогда не случилось! – бушевала Горничная, а Цыпленок задумчиво покручивала пуговку на платье и ничего не говорила.
В обед одна из студенток, не иначе готовясь к практикуму по стервозности, случайно опрокинула на блондинку тарелку супа, до безобразия замарав форменное уродство, которое школьницы именуют гордым словосочетанием "предметницкая форма". Приезжая расплакалась, потому что местная сказала ей что-то, я не расслышал что именно, но Цыпленочку не понравилось, он поглядывал на стервочку никак не цыплячьим взглядом и злобно глазами поблескивал.
Надо проследить за тем, чтобы платье раз и навсегда потерялось в прачечной.
Сегодня же. Немного позже.