Не важно! Если Шин Ясуката пожелал назначить виноватого, он не станет слушать голоса разума. Но виновным в поражении генерал Такухати себя не считал и сэппуку делать не спешил. Напротив, всякий раз, когда Акио вспоминал, сколько воинов сумел вывести живыми из огненного ада, на его обычно бесстрастном лице мелькала тень довольной улыбки.
– Гейши? – переспросил Акио. – При чем тут гейши?
– Им нужен маг, а ты умеешь создавать иллюзии-генсо.
– Хотите, чтобы я подчинялся женщине?
Он даже тоном не выдал своего отношения к безумному предложению сёгуна. Военачальник из рода даймё в подчинении у жрицы любви – это слишком дико. Такого позора не стерпит ни один самурай.
– В «Медовом лотосе» сейчас нет директора, – лениво процедил сёгун. – Надеюсь, ты справишься с руководством пятью десятком девочек и женщин.
Акио проглотил оскорбление молча.
– Не делай такое лицо, это временная мера, – все так же лениво продолжал сёгун. – Слишком многие недовольны твоим позорным бегством. Если я просто верну тебя ко двору, многие решат, что слово сёгуна ничего не значит.
– Как долго? – спросил Акио.
– Не знаю. Я вызову тебя, когда потребуешься, а пока ступай.
Акио поклонился и вышел. В груди зрела холодная злая ненависть.
– Он пытался избавиться от тебя, потому что боится. – Отец зашелся кашлем и приник к стеклянной колбе, вдыхая курящийся внутри целебный дым. – Даже войском готов был пожертвовать, лишь бы ты не вернулся.
– Знаю.
– Ты моложе его на двенадцать лет, силен, тебя любит народ и уважают самураи. И ты сын даймё северной провинции. А у сёгуна до сих пор нет законного наследника.
– Знаю.
О том, что главнокомандующего хорошо бы сменить, отец говорил последние пятнадцать лет. Со дня переворота, когда заговорщики ворвались во дворец и вырезали императорскую семью вместе с домочадцами и слугами. Говорил не впрямую. Намеками, обиняками. Но честолюбивые планы даймё не были секретом ни для его родных, ни для сёгуна.
– Поезжай. Еще не время. Я сделаю все, чтобы тебя официально простили. Если получится, то уже на ханами[2]. – Голос отца дребезжал перетянутой струной. Вновь ставшие черными, как у простолюдина, глаза говорили, что даймё недолго осталось. Маг редко переживает свою магию больше чем на год-два.
Потом, слушая главу гильдии – изысканную и надменную женщину без возраста, – Акио решил: что ж, пусть будет как будет. Так даже лучше.
Он просидит, сколько потребуется, в провинции, командуя полусотней женщин вместо стотысячной армии. Не сопьется, не сойдет с ума от скуки, не забросит тренировки. Нет, он использует это время, чтобы отточить свои умения и разум, как самурай точит перед битвой катану. А для расслабления выберет себе девицу из майко. Посмазливее да посочнее. И она скрасит ему ожидание в глуши, пока в столице отец и сёгун играют в свои политические игры.
Акио заметил ее сразу, лишь стоило фэнхуну снизиться. Она стояла – в одной коротенькой полотняной рубашке, почти не скрывавшей соблазнительных очертаний девичьего тела. Шелковое полотно волос черней воронова крыла плескалось по ветру, лицо было задумчивым, а взгляд ясным и спокойным.
Тогда, захлестнутый волнами всеобщего восхищения, Акио даже не понял, что она – единственная из майко – не разделяет восторга подруг. Просто пожелал завладеть ею. Попробовать на вкус алые губы, намотать на руку волосы, порвать рубашку, чтобы увидеть скрытую за ней девичью наготу.
Женщин Акио втайне слегка презирал. Приличных – за безропотную покорность, продажных – за готовность дарить ласки в обмен на деньги.
Но девчонка оказалась с норовом, который куда больше пристал бы наследной принцессе, чем безродной сироте. Безродной, – он специально уточнил, когда она ушла.
Не желая тратить время на уламывание или соблазнение девки, он предложил пари. Что стоит магу чуть подправить чужой танец? Сбить с ритма, заставить ногу оскользнуться на татами.
Но когда она выпорхнула в зал яркой сиреневой бабочкой, когда затрепетали веера, хлестнули по воздуху рукава-крылья, он забыл обо всем. Не раз бывавший в «квартале ив и цветов» Акио никогда и нигде не видел столь совершенной красоты и грации. Любое выступление самой дорогой и известной гейши было бледным подобием танца Мии.
Прервать его стало бы преступлением против Красоты.
Он так и просидел, не отрывая от нее взгляда. И когда отзвенели и растаяли в воздухе последние звуки музыки, ударил в ладоши, нисколько не жалея об упущенном шансе.
Да, теперь он хотел ее стократ сильнее. И поклялся себе, что получит ее – маленькую гордячку, танцующую, как сама богиня Амэ-но удзумэ. Хочет она того или нет, она станет его.