Она бы ушла, если бы он попросил, но он не попросил, и она снимает бюстгальтер, трусики, надеясь, что ее печаль светится. Погубленные птички Уилла всегда излучали собственный свет, большеглазые и костлявые. На вечеринках она хотела потрогать их за горло, поиграть их длинными, спутанными волосами, спрашивала себя, каково это — носить свою печаль так близко к коже и быть желанными за это.
Она волнуется, видя, как Уилл разглядывает ее, отмечает ее гусиную кожу, руки, скрещенные под обвисающими грудями, неровный розовый шрам над лобковыми волосами. Она втягивает живот, смотрит на свои бедра, отвратительную складку над левым коленом. Он не должен был видеть ее при свете, без романтической церемонии. Когда она была моложе, она могла преодолеть эту неловкость, но Уилл видел, как рос ее живот, чувствовал, как шевелится Гарриет. «Вторжение пришельцев, — говорил он, смеясь. — Инопланетное существо».
Гаст и Сюзанна, наверно, готовят теперь Гарриет ко сну. Когда Гарриет была у Фриды, Фрида ее купала, читала ей книжку, обнимала ее, выключала свет и желала спокойной ночи всему миру Гарриет. Спокойной ночи, стены, спокойной ночи, окно, спокойной ночи, занавески. Спокойной ночи, стул. Спокойной ночи, овечка. Спокойной ночи, одеялко. Спокойной ночи, пижамка. Спокойной ночи глазкам Гарриет, ее носику и ротику. Спокойной ночи всем игрушкам и ее кроватке, пока не наступало время для «Спокойной ночи, Гарриет» и разговора о галактиках.
Эрекция Уилла упирается в живот Фриды. Ей нужно знать, как спала Гарриет. Фрида зацепляет пальцем поясную петельку, но не может заставить себя прикоснуться к его предположительно громадному пенису, даже через джинсы. Если кто-нибудь узнает, что она была здесь…
— Я ужасная женщина, — шепчет она. Она берет его рубашку и прикрывает свое туловище. — Мне так стыдно.
— Ах, Фрида, ш-ш-ш-ш. Все в порядке. Все в порядке.
Он берет ее за шею, подтягивает к своей груди. Она чувствует щекой его жесткие волосы.
— Я домогалась тебя, — говорит она приглушенным голосом. — Что за херня со мной?
Она не знала, что взрослая женщина может домогаться взрослого мужчину, но она сделала это. Что дало ей право прийти сюда и раздеться?
— Фрида, не будь так строга к себе.
Она заставляет его развернуться, а сама собирает свою одежду. Когда Гаст решил съехать, она обзвонила его ближайших друзей, надеясь, что кто-нибудь вправит ему мозги.
Именно Уилл выслушал ее по-настоящему, пока она рыдала и несла всякую чушь. По его паузам она поняла, что он знал про Сюзанну, знал, вероятно, уже некоторое время. Он сказал, что не одобряет ухода Гаста. Он сказал Фриде, что она еще молода и красива. Самая сладкая ложь.
Она снова собирает волосы в хвостик. Надевает рубашку навыворот. Она возвращается на кухню за сумочкой. Сейчас 18:17.
— Обещай, что ты никому не скажешь.
— Фрида, не сходи с ума. Ты не сделала ничего плохого.
— Нет, сделала. Ты пытался потакать мне. И мне не надо было соблазнять тебя. Клянусь тебе, я никакая не хищница. — Она хочет остаться здесь. Она могла бы устроиться на диване, в кладовке. Если бы она могла каждый день видеть хотя бы одно доброе лицо.
У двери Уилл целует ее в щеку, потом берет пальцами за подбородок.
— Мне типа понравилось увидеть тебя голой.
— Тебе не обязательно говорить это, чтобы я чувствовала себя лучше.
— Я искренне, — говорит Уилл. — Приходи еще как-нибудь, и, может быть, я покажу тебе себя.
Он смеется, потом прижимает Фриду к двери и целует.
Ванна холодит копчик. На бортиках чуть ниже кромки серые разводы, остатки плесени, которую она соскребла несколько дней назад. Она снимает очки, ложится ничком, прижимает к животу колени, сцепляет руки, ногти врезаются в ладони. Семья горлопанов в двух домах от нее курит травку на улице и звякает пивными бутылками. Громкоголосые белые американцы предъявляют права на пространство. Она никогда не предъявляла претензий на свое пространство. Гаст убеждал ее перестать извиняться перед этой шушерой со Среднего Запада. Но, может быть, некоторые люди просто не родились, чтобы предъявлять права на пространство. Она вот предъявила на два с половиной часа и потеряла ребенка.
Она поднимает ночнушку, думая о том, как выглядел Уилл, смотря на нее, когда они прощались. Она и Гаст, случалось, дразнили его, заставляли принимать такой вид за обедом. Взгляд назывался «трахнись со мной». Она никогда не могла без смеха смотреть таким взглядом на Гаста. У них с Гастом были другие отношения, его рука всегда лежала на ее шее, рука Гаста-рулевого. Ей не хватает этого ощущения — быть женой, быть половиной чего-то. Отношения матери и ребенка — это другое, хотя Фрида помнит: когда родилась Гарриет, она подумала, что больше никогда не будет одна.