— Вы часто позволяете ей играть в одиночестве?
— Не часто, — говорит она, стараясь прогнать ожесточение из голоса. — Иногда она играет в своем углу гостиной, иногда рядом со мной. По крайней мере, мы вместе. Разве не это самое главное?
Психолог молча записывает что-то. Фрида вспоминает свои споры с матерью о том, как ей работать, когда она вернется на работу, — на полной ставке, или половинной, или лучше на фрилансе. Ее отправляли в хорошие школы не для того, чтобы она была мамой-домохозяйкой. Жить на единственный доход Гаста — утопия, сказала ей мать.
Психолог спрашивает, считает ли Фрида воспитание ребенка неподъемным или стрессогенным занятием. Он спрашивает, нет ли у нее пристрастия к алкоголю или наркотикам.
— В записях миз Торрес упоминается депрессия.
Фрида ковыряет пальцем дыру в колготках. Как же она забыла, что у них есть это оружие против нее?
— Мне поставили диагноз «депрессия» в колледже. — Она хватает себя за колено, чтобы нога перестала дергаться. — Но у меня она мягко проходила. Я принимала «Золофт», но перестала давным-давно, еще до того, как стала пытаться забеременеть. Своего ребенка действию химии я никогда не подвергала.
Не случались ли у нее рецидивы? Не было ли у нее послеродовой депрессии или тревоги? Послеродового психоза? Не приходила ли ей в голову мысль как-то повредить себе или ребенку?
— Категорически нет. Мой ребенок меня исцелил.
— Трудности с ней были?
— Она идеальный ребенок.
Этому человеку ни к чему знать о первом месяце жизни Гарриет, о взвешиваниях в кабинете педиатра, когда дочь слишком долго не возвращалась к весу при рождении, когда у Фриды не хватало молока. Врач требовал, чтобы она сцеживалась после каждого кормления. Как тогда Фрида завидовала матерям с чистыми волосами и неизмученными лицами! Их груди наверняка производили достаточно молока. Их дети идеально захватывали сосок и урчали от счастья. Гарриет никогда не урчала, даже в первые дни. Фриде дочка казалась несчастной и не от мира сего.
Когда психолог спрашивает про физическую близость, Фрида признает, что родители редко ее обнимали или говорили: «Я тебя люблю» — именно такими словами. Но к старости они стали более ласковыми. В китайских семьях люди более сдержанны. Она на них за это не в обиде. Она будет вести себя иначе с Гарриет, она, возможно, обнимает и целует Гарриет даже слишком часто.
— Значит, ваши родители люди сдержанные.
— Я не думаю, что говорить так справедливо. Заботы обо мне лежали в основном на моей бабушке. Матери моей матери. Она умерла двенадцать лет назад. Я каждый день ее вспоминаю. Как я жалею, что она не дожила до рождения Гарриет. Бо́льшую часть моего детства мы делили с ней комнату. Она очень меня любила. Вы должны понять: работа моих родителей требовала полной отдачи. Они испытывали сильное давление. То, что они выбились в профессора, не означает, что жизнь стала легкой. Они не только о нас заботились. Они несли груз ответственности и за своих родителей. И за своих сестер и братьев. Они помогали всем. У кого-то из родни были долги. У моего отца от стресса развилась язва. У них на меня не оставалось времени. Вы не можете судить их по американским стандартам.
— Миз Лью, я чувствую, вы начинаете защищаться.
— Мои родители обеспечили мне очень хорошую жизнь. Они сделали для меня все, что могли. Это я напортачила. Я не хочу, чтобы кто-то их обвинял.
Психолог уходит от этой темы. Они обсуждают ее реакцию на плач Гарриет, нравится ли ей заботиться о Гарриет, инициирует ли она игры, как использует похвалу. Она отвечает так, как, по ее мнению, вероятно, ответили бы мамочки с детской площадки, рассказывает о жизни, которая управляется терпением и радостью, голос ее повышается, приобретает девическую ломкость. Окажись любая из этих мамочек в ее положении, ослепила бы себя или выпила хлорки.
— Вы сказали, что от вас ушел муж.
Фрида напрягается. Она говорит, что они прожили вместе восемь лет, женаты были три года, их познакомили общие друзья на вечеринке в Краун-Хейтс.
— Гаст сказал, что сразу же положил на меня глаз. У меня на это ушло больше времени.
Брак был благополучный и счастливый. Гаст стал ее лучшим другом. С ним она чувствовала себя в безопасности. Она умалчивает о том, что раньше у них было больше общего, что у Гаста было чувство юмора, что желание иметь ребенка от него убедило ее вообще родить ребенка, что он был разумным человеком, доверял науке и медицине, что позднее они спорили о том, как ей рожать. О ее отказе рожать дома или с повитухой. О ее спокойном отношении к эпидуральной анестезии.