На что простираются ее запреты в отношении ребенка? Как она проводит в жизнь правила? Какие рамки она считает нормальными? Угрожала ли она когда-нибудь Гарриет телесным наказанием?
Воспитывается ли Гарриет двуязычной? Что имела в виду Фрида, когда сказала, что ее мандаринский всего лишь поверхностный? Говорит ли она с родителями на китаизированном английском? Не лишает ли она тем самым Гарриет важнейшей части ее национальных корней?
Как насчет их любимых игр? Возит ли она к кому-нибудь дочку на игры? Как часто она приглашает бебиситтеров и досконально ли она их проверяет? В какой степени она считает допустимым обнажаться перед дочкой, заниматься сексом у нее на глазах? Каково ее отношение к манерам, аккуратности, чистоте, времени, когда нужно укладывать спать, шуму, телевизору, послушанию, агрессии?
Вопросы были детализированы в большей мере, чем это предполагала Рени. Как и прежде, Фрида пыталась копировать мамочек с детских площадок, но в ее ответах было слишком много неуверенности, слишком много противоречий. Она не проявила достаточного внимания, достаточно выдержанности, достаточно преданности, достаточно китайскости, достаточно американскости.
Никто бы не назвал ее естественной. В кабинете социальной работницы ее черный костюм с юбкой выглядел слишком строгим. Ей не следовало брать свою лучшую сумочку или надевать рубиновые серьги. Она в приемной была единственной небедной, единственной одетой не кое-как.
Социальному работнику нужно поговорить с родителями Фриды. Фрида наконец-то позвонила им вчера вечером. Она в один прием пробормотала свои признания, попросила их не говорить слишком много, объяснила, что разговор записывается. Они, как и все остальные, хотели знать почему. Если она так устала, то почему не прилегла вздремнуть? Если у нее забот по горло, то почему она не попросила помочь Гаста? Или Сюзанну? Почему она не пригласила бебиситтера?
«Это не должно было случиться», — сказал ее отец.
Когда она снова увидит Гарриет? Когда они смогут увидеть Гарриет? Они не могут увидеть Гарриет. Могут ли они позвонить Гарриет? Кто решает такие вещи? Это законно?
«В какую беду ты попала? — прокричала мать. — Почему ты нам не сообщила?»
Уилл спрашивает, не голодна ли она. Они могут заказать тайскую еду. Эфиопскую. Посмотреть кино.
— Тебе не обязательно меня кормить.
Завтра она должна предъявить себя в лучшем виде как мать. Она будет вызывать доверие. Она все еще способна на такое. Если бы она и вправду была бесшабашной, то нашла бы кого-нибудь постороннего. Если бы она и вправду была бесшабашной, Уилл не навел бы порядок у себя в доме. Не побрился бы. Если бы она и вправду была бесшабашной, то он бы оттрахал ее на полу, а не повел бы в свою аккуратную теперь спальню. Он не стал бы спрашивать разрешения, прежде чем начать ее раздевать.
Уилл отказывается выключать свет. «Я хочу тебя видеть», — говорит он. Она, как граблями, проходит пальцами по жестким волосам на его животе. Его огромный член внушает ей страх. Она никогда не видела своими глазами члена таких размеров. Только его кончик умещается у нее во рту.
Когда Уилл находит презерватив, они предпринимают первую из многих попыток найти лучшую позицию. Они пробуют Фриду сверху, Фриду на коленях, Фриду на спине, ее ноги на плечах Уилла. Ее смущают ограничения собственного миниатюрного девичьего тела. Чтобы войти в нее, требуется целая горка лубриканта, выдавленная сначала на ладонь, и несколько выдохов полной грудью, его член — не третья нога, а рука, целая рука, по локоть уходящая в нее.
— У меня такое чувство, будто мой член дошел до твоего черепа, — говорит Уилл, улыбаясь своему везению. — Боже мой, ты такая тесная, охереть можно.
«Ты сложена как двенадцатилетняя девчонка, — говорил ей Гаст. — Ты теснее Сюзанны».
Фрида обхватывает ногами поясницу Уилла. Она помнит руки в больнице. Пять различных рук за тридцать четыре часа: три врача-ординатора, два акушера. Ее мучители. Их руки заходили внутрь, вверх, шарили внутри, проверяли положение головки плода. Против воли Гаста ей сделали эпидуральную анестезию на пятнадцатом часу. На тридцать втором часу ей сказали, что можно тужиться. Два часа спустя головка ребенка оставалась в том же месте. Никакого прогресса, сказали они. Частота сердцебиений ребенка падает. Появились еще доктора и медсестры. Ее тело при продолжающихся схватках быстро перенесли в операционную, где ее ждала дюжина человек в масках. Кто-то пристегнул ей руки к столу. Кто-то установил над ней голубую занавеску. Ее тело стало стерильным полем.