Гризли довольно рыкнул:
— В том-то и дело, что — Никто. Ни денег, ни образования. Подсобный рабочий магазина… И вдруг чемодан с деньгами, таинственные занятия с детьми…
— Знаю. Я спрашивал Конни. Ему нравится эта игра, но что-то там и неладно. Сын мой всё понимает.
Шериф снова глотнул, прикрыл глаза.
— Если бы я был помощником шерифа… — он на миг открыл глаза, и Гризли вздрогнул, испугавшись его расплывчатых зрачков — не зрачки, а могильная яма, — то не спускал бы с этого парня глаз.
— Он быстро идёт, Шериф, — полувопросительно заметил Гризли.
— Ты ведь, старина, и не таких останавливал. — Шериф вздохнул и встал с кресла, показывая, что разговор окончен. В самом деле: что говорить о каком-то пришлом ничтожестве.
Второй разговор напоминал лепет ребёнка.
… Солнечный зайчик пробежал по лицу Руфь, кольнул глаза.
Девушка встрепенулась, посмотрела по сторонам, но мальчишки с зеркальцем в руках не заметила — он отступил за столб.
— Ты от него? — обрадовалась Руфь и погладила щёку, на которой только что играл солнечный лучик.
Зайчик перебежал на грудь, метнулся в сторону, опять кольнул глаза.
— Ты хороший, — неведомо кому сказала девушка, потянулась пальцами к жёлтому пятнышку на одежде.
Мальчишка тотчас повернул зеркальце.
— Бегай по мне, бегай, — засмеялась девушка. — Ты добрый, и я тебя не боюсь. Ни капельки. Я тебе рада. Я знаю: тебя мистер Литтлмен ко мне послал.
Солнечный зайчик спрыгнул с одежды Руфь на забор.
— Куда же ты, хороший? — удивилась она и протянула руку, как бы пытаясь его остановить. — Не уходи, ясноглазый. Расскажи мне о Литтлмене. Или отведи к нему.
Зайчик побежал по забору, вернулся, и девушка, улыбаясь, слепо двинулась за ним.
Третий разговор был неожиданным и бурным. Он налетел словно дождь, прошумел возле дома Фроста, впервые остудив сердца детей.
В тот день они материализовали яблоки. Рэй вспомнил, как они познакомились с Учителем, а Катарина предложила самим теперь попробовать сотворить что-нибудь вкусненькое.
Литтлмен согласился.
— Только делайте их спелыми, — пошутил он. — А то ещё с животами будете маяться.
Яблок было уже десятка три — все крупные, краснобокие и… неимоверно горькие.
— Не понимаю, — вздохнул огорчённо Патрик. — Я делаю всё по правилам, а оно не получается. Смотрите, ребята.
Он сосредоточился. Воздух над травой в двух шагах от мальчика пришёл в движение, как бы потемнел, собираясь в шар.
И тут Литтлмен быстро шагнул к этому «созревающему» плоду, наклонился и достал из тёмного облачка нечто похожее на клочок ядовито-зелёной ваты.
— Зачем ты это делаешь, Конни? — спросил он, поворачиваясь к сыну шерифа. — Я давно наблюдаю за тобой. Ты вмешивался во все акты творения и всем подсовывал эту горькую пакость. Зачем?
Конни испуганно сжался, покраснел.
— Я знаю зачем, — сердито сказал Рэй. — Он вообще пакостник и к тому же давно не получал по шее.
— Как тебе не стыдно, Конни?! — воскликнула Катарина. — Ты с нами и нам же всё портишь.
— Подумаешь, — огрызнулся тот. — Уже и пошутить нельзя.
— Ты не прав, Конни, — укоризненно покачал головой Литтлмен. — Шутки должны радовать, а не огорчать. Запомни на будущее.
На этот раз цветы получились.
Уилфилд оглядел то, что сотворил раньше, и рассмеялся.
Среди битого кирпича валялись мясистые подобия тюльпанов без стеблей, безобразных размеров розы с алыми листьями и огромными колючками, нечто с непрорезавшимися лепестками, похожее на небольшие кочаны капусты. Были тут и целые кусты — уродливые, ни на что не похожие, будто больной художник мешал как попало краски.
Уилфилд дематериализовал все пробы.
«Маме всё равно понравятся, — подумал мальчик, разглядывая свои странные создания. — Она любит цветы. Всякие. Когда была здорова, то приносила их и весной, и летом. Отец, правда, ворчал, но не ругался так страшно, как теперь».
Уилфилд вдруг заметил, что летний долгий вечер куда и девался — в зарослях уже давно разлеглась темень, а в окнах домов зажглись огни.
Прижимая букет к груди, мальчик побежал домой.
Он торопился и уже на третьей улице в боку неприятно заёкало.
«Хотя бы отец задержался в своей мастерской», — с тоской подумал Уилфилд, не зная, как будет оправдываться, если отец дома и уже хорошенько выпил. Отец выпивал и раньше, но злился редко. Когда маму три года назад парализовало, он стал каждый вечер приходить с работы не просто усталый, а какой-то чёрный и неразговорчивый. Любая мелочь раздражала его. Он начинал орать на маму, проклинал всё на свете. Мама отворачивала голову к стенке и плакала.