Разделить ее восторга я не смог. Ну, высокий, высоченный даже — люди одаренные такого роста редко бывают, ну, серьезный, даже очень — будто в президиуме всегда сидит. Прямой, будто штырь проглотил, сухой — сухость во всем: в лице, в глазах, в голосе. Даже в стихах… Прямая противоположность Маринки. Та — импульсивна, от восторга или огорчения всплакнуть горазда, непредсказуема: однажды, когда в студии обсуждались ее стихи, и Вовка Антух ляпнул что-то невпопад, Маринка махом перепрыгнула широкий редакционный стол (занятия проходили в помещении молодежной газеты) и выскочила вон… Да ее, кстати, далеко не каждый за нормальную принимал, и это неудивительно: ведь всерьез утверждала она, что видела посадку «летающей тарелки» в овраге за нашим микрорайоном, голоса из космоса слышала регулярно, а по молодости ранней в психушке лежать довелось, когда вены резала (уж не из-за Миши ли этого, думаю задним числом)…
Конечно, если любовь есть единство и борьба противоположностей, как считают некоторые, тогда Резунов Маринке пара. Но я-то почему должен им восторгаться?
— Если не ревнуешь, значит, завидуешь. Сальериевский комплекс! — сверкнула чуть раскосыми глазами Маринка.
Говоря по телефону с Жорой Бердянским, я вспомнил, что Миша Резунов — омич, вот и спросил прямо:
— Так она за Мишку вышла? Ребенок от него?
Жора темнить не стал:
— Ребенок-то его, только у Миши своя семья, крепкая, двое детей… Да ты лучше Маринке позвони, сама расскажет. Сейчас телефон дам. Вот обрадуется…
Обрадовалась, да еще как! Поднебесным жаворонком звенел в трубке неповторимый Маринкин голос:
— Костя, приезжай немедленно! Дашутку мою посмотришь!
Это уже ново: раньше Маринке русофильство было вовсе не свойственно — космополиткой была прожженной, по-английски свободно шпарила, латынью многомудрой щеголяла, многочисленных кошек своих называла «импортными» именами: Альфа, Сигма… Я даже, помнится, мрачно иронизируя, советовал ей завести кота и назвать его по русской букве — Хер. Вот уж злилась тогда Маринка!.. Не удивился бы, назови она дочку Глорией или, скажем, Алисой, а тут — Дашутка!
Стало быть, и впрямь все течет…
Объяснил Маринке, что приехать немедленно не могу, «драматургический шабаш» через час открывается.
— Тогда я приеду. Ладно?.. Дашутку покормлю, с мамой договорюсь, чтобы посидела…
И она сама приехала в театр. Припорхнула! Обнялись мы, как давно не видавшиеся родственники. Чмокнул ее в порозовевшую от утреннего морозца щечку.
Изменилась Маринка, здорово изменилась. Прежней угловатости почти не осталось. К нарядам раньше равнодушна была, а теперь: джинсы американские, сапоги австрийские, яркая куртка ненашенской фирмы. Объяснила: отец, мол, у Дашутки «приходящий», самой надо себя и дочь обеспечивать, вот и подрядилась в ночном баре проводить для «новых русских» сеансы экстрасенсорного лечения. С деньгами теперь особых проблем нет.
На мое изумление ответила смехом:
— А я всегда экстрасенсом была. Не замечал разве?
Замечал, ведьма, замечал… И нынче ведьмачество явно присутствует, на растрясение кошельков нуворишей направленное.
— Слушай, а ты от своих головных болей не избавился? — вспомнила Маринка. — Я ж тебя за пять сеансов запросто излечу!
Я вздохнул:
— Не успеешь, уеду скоро…
— Давай успевать! Поехали сейчас ко мне, на фиг тебе эта драматургия долбанная сдалась? — и добавила, как приговор, тряхнув короткой стрижкой: — Театр ведь умирает!
Такое сказанула она громогласно не где-нибудь, а в театральном буфете, где уже тусовались участники «драматургического шабаша» А это ведь все равно, что сказать об умирании партии в каком-нибудь обкоме.
Спиной ощутил я устремленные на нас взгляды театральной братии. Поперхнулся пирожным, которые уже поглощали мы с безалкогольным коктейлем. И пока Маринка колотила меня крепким кулаком по спине, опаленной сверхпристальными взглядами, молил мысленно, чтоб не слыхала этой «крамолы» наша Патронесса, которую я успел приметить чуть поодаль, за единственным «сидячим» столиком, с женоподобным директором омского театра.
Честно говоря, нюхнув уже чад и пыль театрального закулисья, я и сам иногда подумывал так же, не столь, правда, категорично, но тогда Маринкина размашистость меня задела: получается, занимаюсь я какой-то рутиной и безнадегой? Стал негромко убеждать Маринку в неправоте ее, уверял, что и у меня кое-какие успехи в драматургии наметились: постановки в двух театрах, как-никак, в третьем заинтересовались, дважды уже пожил на халяву в лучших Домах творчества — в Ялте и Пицунде, пьесы там писал. Чем плохо-то? А плюс к этому за последние годы, кроме столицы, еще в добром десятке городов за казенный счет побывал, на «драматургические шабаши» вызываем. В прошлом году, к примеру, Ярославль и Ростов Великий благодаря этому повидал… Ну, а Саша Аристов, драматург наш плодовитый, в Штаты недавно слетал на международный «драматургический шабаш». Может, и я когда сподоблюсь…