После такого крещения заставить меня венчаться, к огорчению Елены, было уже нельзя…
Если б электричка немного не задержалась, я бы точно на нее опоздал, хотя всю дорогу бежал, сбивая дыхание. Не подобрал меня, хоть и отчаянно маячил ему, явно поддатый шофер «зилка-самосвала», обогнал и такой вонью из кузова обдал — меня чуть не вывернуло. Силос на ферму повез…
Перрон запружен народом. Понятно: воскресенье, погостившие в деревне горожане возвращаются домой. Многие под градусом — как я и покруче. Только вот песен не слыхать…
При посадке дикая давка учинилась. Я толкаться не стал, вошел в числе последних. Вагон уже полнехонек — пришлось стоять в проходе, чуя локти и плечи сограждан. На следующей станции стиснули меня еще сильней.
Ничего, главное — успел, домой еду!
Глядишь, и благодушие нахлынуло бы на меня вслед за восстановлением дыхания, кабы не ощутил я вдруг, как застучало, затикало у меня в висках, будто часовой механизм взрывного устройства. А потом невидимые стальные обручи сдавили голову. Затылок налился свинцом.
«Сейчас пройдет, сейчас… — успокаивал я себя, но видел уже, как в вагоне начинает клубиться то ли туман, то ли пар, будто в той Крестильне, только не белый, а темный, вот и ругал себя: — Какого черта напился так, идиот, накурился вдобавок!»
Не белый вовсе туман, а фиолетовый…
А! Это туман времени…
Такое со мной уже бывало…
Сегодня похолодание резкое — вот и сказалось, видать. При таких перепадах мне порой и без выпивки худо…
Вон как «туман» клубится, а его никто не замечает… Это хорошо, а то бы уже паника началась — подумали бы, что дым, пожар…
Пусть себе клубится, не так и страшно, бывало уже…
Я ведь домой уже еду, там меня Елена и Машуня ждут…
Ничего со мной не случится, мне ведь даже упасть некуда: со всех сторон плечами и спинами подперт…
Народу-то! Будто летом…
Ба! Вот это подгадал я в вагон сесть, чуть ли не все знакомые кругом…
Вон Осип стоит. Шапчонку кроличью с плеши снял, лицо от пота утирает, не узнает меня… Конечно, столько лет прошло…
Только Осип почему-то не изменился ничуть, будто с той поры, когда в последний раз виделись, успел лишь за бутылкой сгонять… А может, он на «югах» и впрямь пить бросил, вот и сохранился так?..
А вон мой дед покойный у окна сидит. Живехонек!.. Только уж больно хмур, отвернулся от меня, до сих пор, видно, обижается, что не любил я его при жизни…
А это не мама ли моя вон там?.. До болезни такой была — молодая, красивая…
Рядом с ней — моя первая любовь Светланка… Как это ухитрилась она пятнадцатилетней остаться?..
А вон Вовка Антух в видавшей виды волчьей шубе сидит… Трезв, как стеклышко, не то что я… Карандашиком листок клюет, похоже, стихи пишет…
А что это там за кустодиевская молодка — румяная, будто только что с мороза вошла? Это же Ромашка моя!.. В том же пальтишке зеленоватом и тесноватом уже, в каком ее после долгой разлуки возле кинотеатра «Знамя» увидал…
Столько людей дорогих, близких, а никто меня не видит!..
Из-за «тумана» проклятого, что ли?..
Из-за него я и сам уже плохо вижу. Темно в глазах…
Чувствую только, что в спину мне упирается крепкое плечо. Знаю: это плечо Лота…
А передо мной — спина Овидия… С чего мне это известно — откуда знать?.. Он низкоросл, Назон, куда меньше меня, тоже невысокого, никого не загораживает, только я и не вижу уже никого из-за клубящегося «тумана»…
Но откуда здесь, в электричке зачуханной, Овидию и Лоту взяться? Их жизни давно прожиты… Даже во мне они — прожиты…
И фиолетовый туман начинает закручиваться в большую темную воронку…
О смерти своей я всегда спокойно думал: когда гениальным себя по дурости считал, уверен был, что умру в тридцать семь… Комплексовал даже, этот возраст миновав…
Теперь мне за сорок уже… Но нельзя мне никак умирать, меня Елена и Машуня ждут…
Я люблю их, нельзя мне…
Даже если душа действительно бессмертна — нельзя…
Даже если и впрямь знал я всегда, что живу не впервые…
1992–2002 гг. Томск