Застолье наше приобретало все большее сходство с гусарской пирушкой, верней, с тем, что я романтизированно под этим понимаю. Веселье, легкость, вдохновение, только без шипенья шампанского в хрустальных бокалах, без пунша пламени голубого. Впрочем, и «белоголовочка» скоро подошла к концу, но расходиться никому не хотелось.
Тогда, обнаружив всеобщую финансовую несостоятельность для повторного похода «к таксистам», хозяин квартиры с эврикальным восторгом воскликнул:
— Игорю Егорову надо звонить!
И хотя была уже, без малого, полночь — не самое подходящее время для звонков — все обрадованно заорали:
— Точно!
— У него всегда есть!
— Сюда пятикнижника!..
Жора набрал номер и вскоре сообщил нам, что минут через пятнадцать неведомый мне Игорь прибудет с двумя бутылками и подругой. Для меня отдельно пояснил:
— Это наш самый крутой поэт. Мастодонты из Союза писателей его чокнутым считают, а мы любим. Ты тоже полюбишь, вот увидишь.
Я приготовился познакомиться с каким-нибудь щупленьким волосатиком, с заумью в глазах, со следами давнишних угрей на бледной коже интеллигента и горожанина в четвертом поколении. А увидал, к изумлению своему, щекастенького невысокого крепыша, с простодушной пипкой носа, с деревенским румянцем и маленькими, так глубоко сидящими глазками, что о цвете их сказать трудно. Когда он говорил, слова его казались круглыми, как шары в некогда популярной телевизионной лотерее «Спортлото», и каждый из этих «шаров» казался выигрышным, хотя ничем особенным не отличался. Ничего броского, тем более поэтического не было в облике Игоря Егорова. А тщательно отутюженные брюки, ладно сидящий пиджак и умело завязанный галстук делали его похожим на комсомольского функционера или на какого-нибудь новоявленного брокера…
Полюбить его только за то, что он принес два полузабытых «Белых аиста», я был не в состоянии. Правда, очень поглянулось мне, что этот Егоров сунул в мои руки мою же новую московскую книжку, прося автограф. А пока я вымучивал надпись, он успел подписать для меня пять своих тонюсеньких — все разом в щель почтового ящика войдут — книжиц стихов и прозы, выведя на каждой почерком прилежного ученика: «На долгую память от Игоря Егорова».
Это и было его «пятикнижие».
Все книжки, значилось на титуле, изданы за счет автора, но Егоров пояснил, что вовсе не настолько богат, просто нашлись спонсоры, которым его стихи (а он и прозу называл стихами) поглянулись настолько, что они без разговоров раскошелились, а «светиться» не захотели.
Мне таких меценатов встречать не доводилось, потому Игорю я позавидовал. И, честно говоря, не столь уж по-доброму. А еще не понравилось мне, что он отказался участвовать в «поэтическом круге»: я, дескать, свои стихи никогда не читаю — пусть другие читают, для них писано.
Хорош гусь!..
А вот подруга Игоря мне, уже захорошевшему, сразу понравилась. Очень! Настолько, что опять не по-доброму позавидовал Егорову, посадившему ее в тесной кухоньке себе на колени. (Места хватило лишь для одной табуретки, но подруге Игоря уступил бы сиденье каждый из нас, однако она предпочла крепкие колени «пятикнижника»).
На вид ей и двадцати-то не дашь. Лет через пять-семь она, возможно, станет толстушкой, склонность к этому уже намечена, а сейчас — просто кровь с молоком. Вид такой, будто она только что из теплой постели, с ложа страсти, если уж высоким штилем говорить, уже умиротворенная, наполненная тихой неубывающей радостью. Удивительным образом смешались в ней чистота и порочность. С гармонией несусветной!
Еще более опьяневший после «Белого аиста», я чуть было не прослезился от умиления. Что-то хотел читать — специально для нее, да память, спиртным размытая, подвела. Очень я тогда огорчился, еще выпил и, контроль над собой потеряв, чушь понес, что никто, мол, меня не любит по-настоящему, никто не понимает, потому, дескать, и я никого не люблю.
Подруга Игоря Егорова поцеловала меня в лоб, обдала персиковой свежестью и сказала, что я вру.
— Как сивый мерин… — добавила Маринка.
В половине первого она велела мне собираться, чтобы успеть на последний, дежурный, троллейбус. Уходить мне не хотелось, но в затуманенном мозгу мелькнуло: а вдруг она повезет меня к себе?.. Однако выяснилось, что Жора Бердянский уходит вместе с нами, ему с Маринкой по пути, проводит.