Я прилег на плетеную из ячменной соломы подстилку, отвернулся от семьи, стал глядеть снова на парящие в горячем воздухе дивные города, которые начали уже понемногу таять.
«Вот так растают и все мои надежды, — с тоской подумал я. — А их столько, столько… было… Зачем же тогда живет Лот, рожденный в Уре Халдейском?..»
Мой дед Фарра был в Уре человеком известным. Сперва — своим распутством, потом — искусством своим.
Одно из моих первых детских воспоминаний: хмельной дед Фарра держит меня на твердых коленях, шевелит волосы на моей макушке козлиной бородой и, мотая головой, бубнит — не мне, а себе больше:
— Нет, утоления в женщинах, нету! Среди сотен ищу одну и не нахожу. Меня корят за распутство, а я ищу одну!..
Так он и искал. Пока мог.
А вот прославился по-настоящему лишь искусством своим — ваянием идолов, каменных истуканов.
В Уре Халдейском, на берегах могучего Евфрата, люди почитали такое множество богов, что в них немудрено было запутаться. Многобожие это и заваливало деда работой, умножало его богатство и славу.
Боги старого Фарры, изваянные из песчаника, туфа или мрамора, наделены всегда были очень характерными, выразительными чертами, я даже пугался порой, ловя взгляд их пустых глазниц, принимая его за живой и недобрый.
Дед смеялся:
— Не идолов бойся, Лот, а людей безбожных. Боги, они смирные, стоят себе…
Изваяния множества богов творили умелые, сильные руки Фарры. Словно и в искусстве своем, как в распутстве, искал он единственность, неповторимость.
Искал, пока мог. А, возможно, пока не нашел…
Дед рассказывал мне с малолетства об идолах своих, о богах, потому мне они были знакомы, будто близкие: вот богиня земли Ки, а это бог неба Ан, они любовью породили бога воздуха Энтиля, бога воды Эа и большого выдумщика бога Энки, сотворившего первых людей…
Это — самые древние боги. Весьма почитаемые, но не столь уж часто поминаемые. А чаще старик Фарра высекал из камня бога луны Нанну, покровителя Ура, в честь которого в городе был построен в незапамятные времена храм Зиккурат, со ступенями, уходящими в небо. Вместе с другими мальчишками я бегал к этому потрескавшемуся от древности храму, с колотящимся сердцем поднимался по широким ступеням лестницы как можно выше (а это, кроме жрецов, позволялось только мальцам, отнюдь не взрослым), поднимался, чтобы увидать весь наш благословенный Ур Халдейский и другие, захватывающие дух, дали…
Не любил дед лишь бога войны Нергала, но и его нередко приходилось высекать из камня в угоду заказчикам. Исполняя такой заказ, Фарра работал хмуро и не пел.
За другими задельями всегда пел дед то грустные, то веселые песни. Голос у него был силен, но чуть хрипловат и надтреснут, как кирпичи Зиккурата, что ничуть не умаляло его мощи. С особенным чувством и проникновенностью пел он, когда работал над изваянием бога Таммуза, со смертью и воскресением которого связана смена времен года.
Однако самой любимой богиней Фарры была, конечно, красавица Иштар, самая любвеобильная из всех богинь. Дед рассказывал мне, что где-то есть храмы любви, храмы богини Иштар, прекрасные жрицы которых любому зашедшему дарят свои ласки.
Я тогда еще толком не понимал, что значит в его устах это слово — «ласки», но мне хотелось, очень хотелось, до слез хотелось побывать когда-нибудь в храме любви…
Рассказывал дед и о бессмертном чувстве, связавшем Таммуза и Иштар. О том, как Таммуз погиб однажды на охоте, а Иштар отправилась в подземное царство, которым правит злобная богиня Эрешкигаль, за живой водой. Повелительница тьмы заперла прекрасную богиню любви у себя в подземелье, из-за чего жизнь на земле — без любви — прекратилась. Вот тогда и встревожились все многочисленные боги, призвали к ответу Эрешкигаль, потребовали, чтобы она выпустила на волю Иштар. И вскоре богиня любви вышла на землю с сосудом живой воды, которой удалось ей воскресить возлюбленного.
В этой древней истории меня больше всего почему-то волновало то, что Иштар и Таммуз были не только пылкие любовники, но и брат с сестрой…
У меня были две сестры — Милка и Иска, погодки. Одна на семь, другая на восемь лет старше меня. Живы ли они теперь? Вовсе не случайно их именами я назвал своих дочерей…
Сестры любили меня так, что порой ссорились из-за того, кому братца на коленях держать, целовали меня, обнимали, расчесывали костяными гребнями густые мои лохмы.