- Человек подобен железу при ковке, - учил Али-Паша. - Сначало оно черное, потом, при нагреве, становится белым, а в конце раскаляется докрасна.
Эти три фазы накаливания и закаливания якобы соответствуют трем состояниям человеческой природы и одновременно - трем основным расам, последовательно сменяющим друг друга в роли лидеров цивилизации: черной, белой и красной. Красная раса - самая горячая, наиболее продвинутая.
Прибалтику Али-Паша называл Землей болотных людей. Сюда его впервые привез Ычу. Али-паша приходился старым знакомым Каландару. Тот, в свою очередь, познакомил его с Ычу, который после своей первой же поездки в Таджикистан стал активно ориентализироваться: сначала надел тюбетейку, затем обрил голову, потом задружил с местными молодыми мистиками из традиционалистских семей. Наконец, встал вопрос о ритуальном принятии ислама. В этот момент и появился Али-Паша, который подавал себя в качестве инкарнации Большого евразийского шамана. Вместе с тем, он ни в коей мере не отказывался от суфийского наследия степей и подчеркивал свою включенность в линию бараки по очень специальному туркестанскому чину.
В нескольких километрах от Душанбе в сторону Варзоба, в верховьях одного из боковых ущелий, стоял маленький домик геологов. Его облюбовали любители альтернативного отдыха из разряда мистиков и бродяг. Люди называли это место Квак. Ычу с Али-Пашой провели на Кваке много дней и ночей в философских беседах и психо-мистических упражнениях. Игорь рассказывал, что заметил, как Али-Паша наблюдает на ним "спящим", внимательно прислушиваясь к его дыханию и как бы стремясь попасть в тот же самый ритм. Он чувствовал, как Большой шаман давит на него, пытается влиять. И Ычу решил противопоставить вызову степей меч ислама. Зная, что Али-Паша происходит из атеистической среды необрезанного советского базиса, он предложил ему вместе, за руки, пройти через гиюр.
Али-Паша рассказывал, как в юности их полукриминальная компания из индустриального гетто Караганды намеренно разлагала номенклатурных отпрысков: подсаживала на иглу, потом шантажировала, выкачивала деньги, всячески опускала. Это была священная месть рабочего класса классу номенклатурных эксплуататоров, как ее понимали подростки. Сделать хроническим наркоманом сына мента - разве это не приятно? Превратить дочь партсекретаря в вафлистку - что может быть круче? Была выработана целая стратегия вовлечения жертвы в круг соблазнов. Сначала все предлагалось походя, бесплатно, потом - по мере увеличения дозы и зависимости - начинали выставляться счета. Таким образом происходило как бы обратное перераспределение ВВП от номенклатуры к народу.
XIV. 7. Икром. Ычу по своему социальному происхождению был как раз номенклатурным сынком. Хотя и восставшим против своей касты и ее системы. Из активиста-комсорга он превратился в хиппи-наркота. Отец-чекист много раз сдавал сына в дурдом. Ычу отлеживал и в Столбах, и в Кащенко, и на Палдиски-мантеэ - в зависимости от того, где его винтили менты, которым потом папа давал указания, что делать с его непокорным чадом дальше. Игорь, по натуре пассионарий, до последнего не давал на себя наехать, за что периодически получал сульфазин в лошадиных дозах, стоивший ему, в конце концов, собственного здоровья. После отлежек он вновь садился на иглу или отправлялся в странствия. В Среднюю Азию Ычу впервые приехал в 79-м, после чего стал ездить только сюда.
Я к тому времени наладил в Таллине подпольное производство коранов и их сбыт в Таджикистане. Ычу - который стал-таки на тропу джихада вместе с Али-Пашой и звался теперь Икромом - помогал мне, причем совершенно бескорыстно, в наведении мостов с потребительской средой. Поразительно, но он положительно настоял на том, чтобы я взял у него деньги - минимум по затратной стоимости - за кораны, которые он хотел подарить своим друзьям-мусульманам. Те с удовольствием читали священную книгу с русскими субтитрами, т. к. арабского не понимали, а переводов на таджикский (фарси) почему-то не было.
Однажды Икром мне сказал, что КГБ каким-то образом прознал про трансфер самиздатной литературы из Эстонии в Среднюю Азию. Отец-чекист думал, что этим занимается именно его сын и решил сначала лично протестировать почву. Я, конечно, усилил меры безопасности и ликвидировал ненужные улики. Главный парадокс ситуации состоял в том, что всю продукцию, включая кораны, мне ксерила на своем рабочем месте девочка из гэбэшного учреждения. Я ей объяснил, что это - средневековая арабская и персидская поэзия для нужд факультета восточных языков в МГУ. Одна страница, учитывая объемы заказа, стоила одну копейку, объем Корана выходил в пределах пяти-семи рублей. Плюс переплет, который делали в отдельной мастерской, негэбэшной, за отдельные деньги. В конце концов, томик Корана мне обходился не дороже червонца, тогда как его продажная цена доходила в отдельных случаях до трех сотен в тогдашних советских рублях.