И дома он весь вечер думает, как бы ему поскорее, прямо сейчас, изобрести такую великую хитрость, чтобы старый солдат сразу же нашелся. И чтобы старый солдат развел руками и сказал: «Ну, брат Муравьев, от тебя не скроешься. Такой находчивый ты парень». Хорошо бы, он сказал эти слова при одном человеке, который ни в грош не ставил Муравьева.
А тут этому человеку станет стыдно. И, конечно, все ахнут.
Но хитрый план в этот вечер так и не придумался.
* * *
Юра приехал в лагерь, и сразу же жизнь оказалась ничем не похожей не ту, которой Юра прожил двенадцать лет. Все было другое. В маленьком доме с зеленой крышей рядом с другими кроватями стояла Юрина кровать, и, засыпая, он видел не коврик на стене — на нем был вышит мальчик с лейкой, — а стриженый затылок Лешки Музыкантова. В столовой рядом с другими стульями стоял его стул, и обед подавала не мама, а дежурные, такие же мальчишки и девочки. С утра длинно пел горн, и Юре нравилось подчиняться его сигналу. По траве босиком они бежали наперегонки умываться. Перед вечером над волейбольной сеткой летал звонкий мяч. Юра не умел играть в волейбол через сетку, у них во дворе играли в волейбол только в кружок. Старшие ребята не принимали Юру, но он не обижался. Зато можно было взобраться на высокую лесенку возле волейбольной площадки и судить игру: свистеть в железный свисток и кричать: «Два-три, подача справа!»
Были сырые тропинки в лесу. Малиновые закаты над полем. Серебряная рябь на речке Вертухе. От всего от этого вместе жизнь была прекрасной. Но скоро оказалось, что это не самое главное.
Как только Юра увидел эту девочку, он понял, что не может жить без нее. Он понял это в ту же минуту.
Юра сидел на сосне, смотрел на закат и знал, что никто во всем свете его не видит. Он даже не сидел, а лежал на толстом суку, иголки небольно покалывали щеку. Зачем он залез в тот день на это дерево, Юра и сам не знал. Вообще, зачем люди лазят по деревьям? Захотелось залезть — вот и залез. Хотел побыть там немного, а потом слезть. И тут он увидел ее.
Под сосной на поляне появились две девочки. Они пришли с корзинкой и стали собирать шишки. Девочки были красивые, одна была в косынке в синий горошек, а у другой легкие светлые волосы лежали на загорелых плечах. Это была Лиля, только Юра тогда еще не знал, что она Лиля. Он смотрел вниз на нее, а она не замечала его, собирала взъерошенные сосновые шишки.
У Лили длинные темные ресницы, очень нежные щеки, у Лили длинные тонкие ноги и длинные тонкие руки. Она берет тоненькими пальцами шишку и как-то несмело опускает ее в корзинку. А другая девочка бросает шишки с размаха.
— Лиля, — говорит девочка, — собирай быстрее, что же ты задумываешься над каждой шишкой? Надо спешить.
— Почему? — спрашивает Лиля и глядит на девочку из-за светлых тонких волос, упавших ей на лицо. — Почему надо спешить, Клава?
— Как — почему? Надо ставить самовар, скоро приедут наши. Тетя Полина разрешила нам поставить самим самовар, но она может передумать в любую минуту. Ты же знаешь тетю Полину.
Клава говорит, а сама быстро-быстро собирает шишки — одной рукой и одновременно другой рукой — и швыряет в корзинку. А корзинка стоит в траве, и Клава ни разу не промахнулась. Меткая. Может быть, она «Ворошиловский стрелок». А Лиля все равно собирает медленно: видно, не боится, что тетя Полина передумает и не позволит им ставить самовар. Наверное, они живут в дачном поселке, догадывается Юра. Там у всех стеклянные веранды, гамаки привязаны к соснам. Вечером, когда в лагере проходит вечерняя линейка, от дачного поселка тянет самоварным дымом, он запутывается в соснах и не спешит улетать, горький самоварный дым.
Лиля вдруг говорит:
— Мальчик, помоги нам, пожалуйста.
Юра чуть не свалился со своего дерева ей на голову. Значит, все это время она видела его и видела, как он лежал на пузе и разглядывал ее. Сейчас начнет насмехаться. Но она не насмехалась, а смотрела прямо и серьезно, щурилась от солнца, приставляла ладонь ко лбу, а ладонь у нее узкая, пальцы тоненькие.
Юрка быстро скатился вниз, царапая об ветки голые ноги. Он стал вычесывать из высокой травы шишки и быстро набросал полкорзинки. Но вдруг спохватился: если собирать так быстро, то корзина совсем скоро станет полной и тогда девочки уйдут. И, поняв, что они уйдут, а он останется, Юрка так загрустил, как не грустил еще ни разу в жизни. А потом он стал потихоньку вынимать шишки из корзины. Одну положит в корзину, а две выбросит. И снова ползает на коленях, а сам все поглядывает на Лилю — на ее светлые-светлые глаза, на тонкие брови, на мягкие светлые волосы.