Когда все, перед кем ты провинился, объединяются против тебя, когда все они в одно и то же время оказываются в одном и том же месте, то тут твое дело совсем плохо.
Муравьев стоял молча, втянув голову в плечи. Его лицо выражало при этом укоризну: «Вы взрослые, а я ребенок. Что вы все на одного-то налетаете?»
И тут случилось то, чего никак нельзя было ожидать. Случилось такое, о чем Муравьев будет помнить очень долго, может быть, всю жизнь.
Злой старик вдруг закричал громким голосом:
— Юра! Юра!
Он кинулся к деду. А дед кинулся к злому старику. Они, совершенно забыв о директоре Регине Геннадьевне и о Муравьеве, стали обниматься, хлопать друг друга по плечам. Потом злой старик всхлипнул, и дед тоже достал платок и стал вытирать лицо.
— Сколько лет не виделись! — сказал злой старик.
— Тридцать пять, вот сколько! С самого госпиталя!
— Вася! Вася!
— Юра! Юра!
Они мотали своими седыми головами. Они вертели друг друга за плечи, чтобы получше рассмотреть.
— Поговорить надо, пошли ко мне, — сказал дед.
Регина Геннадьевна сердито постучала ключами по столу, но они ее не услышали. Ни дед, ни злой старик даже не обернулись.
— А помнишь, как ты победу проспал? Помнишь?
— Помню. А помнишь, какие у тебя были усы? Ты мне первый про победу сказал. А как ты живешь?
— А ты как живешь?
— Пошли?
— Пошли.
И они идут к двери, продолжая хлопать друг друга по спинам.
А Регина Геннадьевна говорит:
— Товарищи! Одну минуту.
Но ее голос звучит неуверенно. Они ее не слышат, они уже ушли.
И Муравьев выскальзывает вслед за ними из кабинета.
Они сидели на кухне, дед и злой старик. И каждая фраза начиналась с одного и того же: «А помнишь?»
Дед сказал:
— Это мой внук, познакомьтесь.
И злой старик подал Муравьеву руку:
— Натрускин, очень приятно.
Он ни слова не сказал о том, что они с Муравьевым встречаются не в первый, раз. И Муравьев тоже сказал:
— Муравьев, очень приятно.
— Он у меня хороший парень, — сказал дед, — в основном.
Потом Муравьев пошел спать, а они говорили почти до утра.
И дед запел свою любимую военную песню: «Горит свечи огарочек...» А старик Натрускин стал подпевать.
— Это подумать только — тридцать пять лет прошло, пролетело, — сказал Натрускин. — Как ты жил, Юра?
Дед помолчал, помолчал, потом ответил медленно:
— Жил, одним словом. Учился в университете на химическом, работал много. Жена, дети, внуки. Сын с невесткой сейчас в Бельгии, я — с внуком, а жена дома. Болеет что-то последнее время моя Валентина, ноги подводят. Старое ранение.
— Помню, девочка из вашего двора. Она писала тебе тогда каждый день, весь госпиталь знал: «Муравьеву опять письмо».
— Валентина. Самый большой друг с самого детства. Я и не знал сначала, какая она, Валентина. Понимаешь, Лиля — одно, а Валентина — другое. Она все понимает — и боль, и память, любой груз с ней легче. А девчонкой была — любила говорить: «Я своим умом живу с шести лет». Самостоятельный человек, Валентина.
Они опять помолчали. Потом Натрускин сказал:
— Помнишь сестру из госпиталя, Зину? Беленькая, кудрявая? Помнишь?
— Как же, помню. Она, по-моему, на тебя все поглядывала.
— Поглядывала. И я на нее загляделся. Так мы с ней и не расставались с самой Германии.
— И сейчас вместе? —спрашивает дед.
— Нет, Юра, не вместе. Умерла Зина два года назад. Детей у нас не было, и живу я один.
— Да, целая жизнь прошла. А зачем ты, Василий, в школу приходил? Меня вызвали внука ругать. А ты зачем пришел?
— Я пришел одну вещь отдать. Теперь уж завтра передам внуку твоему. Завтра воскресенье. Сегодня уже. Смотри, светло совсем.
...Утром, когда Муравьев просыпается, он слышит голоса:
— А помнишь?..
— Помню. А ты помнишь?..
Потом они все вместе завтракают. И тут Натрускин выходит в переднюю, достает из кармана своего кожаного пальто сверток и передает его Муравьеву:
— Возьми. Это я у себя разыскал для школьного музея.
Муравьев разворачивает сверток. Перед ним солдатская пилотка. Выгоревшая пилотка со звездочкой.
— Годится для вашего музея? — спрашивает Натрускин.
— Еще бы!
Муравьев вертит в руках пилотку. С красной звездочки облупилась эмаль. Пилотка пахнет нафталином; Муравьев гладит пилотку ладонями, потом надевает на себя.
— Сын полка, — говорит дед. — Послушай, мой обожаемый внук, откуда Натрускину известно про ваш школьный музей? Чувствую некоторую неувязку.