В квартире доктора Кукобы в эти дни было тоже тихо и безлюдно. Галина мать была безотлучно в больнице и часто по целым ночам просиживала у постели Ивасика. Это были тяжелые и тревожные ночи, когда мальчику внезапно делалось хуже, когда он в жару начинал метаться по постели и ловил воздух пересохшим раскрытым ртом.
Это были ночи, когда седые профессора, известные всему миру и прибывшие на эти дни в Слободку, не смели говорить громким голосом и шопотом проводили свой консилиум. Они проехали тысячи километров на поездах и на аэропланах, они спешили в Слободку на помощь мальчику, который сейчас не смог бы выдержать никакой дороги.
Отца своего Галина видела тоже урывками и тоже только на минуту. Он в первый же день сделал блестящую и смелую операцию, вынув из маленького тела Ивасика кусочек смертельного свинца. Галина видела эту пулю, которая побывала у горячего сердца ребенка.
Как-то девочка встретила на улице Сашка и Олега. Мальчики шли вместе, взявшись за руки, как ходят самые близкие друзья. Галина остановилась и поздоровалась с ними. Она смотрела на обоих восхищенными глазами. Оба они были героями, эти мальчики, ее товарищи по классу. Ей очень хотелось услышать из их собственных уст рассказ о том, как Сашко пытался отвезти шпиона прямо на заставу, и как шпион бросил его в море, и как Олег спас жизнь товарищу.
Но ей было стыдно расспрашивать об этом сейчас, когда у Сашка такое тяжелое горе, и она спросила его только о тех письмах, которые они получали каждый день.
Спросила и тут же покраснела, потому что сразу вспомнила о своем собственном письме, написанном на промокашке, вспомнила и то, как Олег перехватил у нее эту промокашку. Как это давно все было! Будто целые тысячелетия прошли с того времени.
Девочка посмотрела на Олега и увидела, что и он покраснел.
— Помнишь, — сказала она, обращаясь к Сашку, — ты сказал, что я — как Ворошилов? А теперь вы оба — совсем как летчики!
Летчики ! Это — заветное слово. Это — мечта. Карие глаза Чайки сразу потеплели, но он не сказал ничего. Ответил Олег:
— Нет; я буду капитаном. Это моя основная профессия.
И он сурово нахмурил брови, так точно, как это должны были делать, по его мнению, все суровые капитаны ледяных арктических морей.
Только на шестой день позволили Марине Чайке навестить сына. Ей выдали белый халат, и в халате, на цыпочках, чувствуя, как дрожит у нее каждый нерв, мать вошла в палату, где лежал ее Ивасик.
И что стало с ней, когда она снова увидела этот любимый лобик, эти длинные ресницы, эти льняные волосики! Она остановилась на пороге, чувствуя, как бьется ее сердце, как горячий, удушливый клубок подступает к ее горлу. Она боялась крикнуть, боялась разрыдаться. Ей казалось, что еще минута — и она упадет на пол.
Седобородый профессор подошел к ней и бережно поддержал ее за локоть.
— Может… может, не надо ? — шепнул он.
Но мать сделала усилие и подошла к маленькой детской кроватке. Ивасик спал. Доктора нарочно выбрали такое время, чтобы встреча с матерью не взволновала мальчика. Маленький рот был полуоткрыт, но мальчик дышал спокойно и ровно впервые после того, как его положили на эту постель.
Мать молча склонилась над любимым личиком. Она долго смотрела на него, она видела своего сына, своего Иваси, его заострившийся носик, синяки под глазами, запавшие щеки. Мальчик спал спокойно. Он не слышал, как губы матери чуть-чуть прикоснулись к его лбу, как горячая слеза капнула ему на волосы. Марина страстно и беззвучно целовала эту головку, жадно вдыхала в себя такой знакомый и волнующий запах, запах маленького воробышка, который шел от родных русых волос и которого не мог заглушить даже острый запах карболки в палате.
Матери казалось, что она пробыла возле. сына всего лишь одну коротенькую минуточку, когда к ней подошел тот же самый седобородый профессор.
— Пора уходить, — сказал он ей шопотом.
В приемной Марина встретилась с женой доктора Кукобы.
— Спасибо вам… от самого сердца спасибо! -крепко сжала ей руку Марина. — Я слышала, что вы все время были возле моего Ивасика.
— Я тоже мать! — ответила жена доктора.
Радостную новость о том, что Ивасику доктора позволили встать и даже пройтись по комнате, первым услышал от Галининой матери Омелько Нагорный. Он стремглав бросился бежать по улице. Прохожие удивленно давали ему дорогу. Омелько бежал, размахивая картузом и выкрикивая громко в лицо каждому встречному:
— Ходит по комнате! Ходит по комнате!
Все было понятно и без пояснений. Все понимали с первого слова, о ком именно идет речь. Известие эхом прокатилось по Слободке.
Омелько прибежал к Максиму Чепурному. Как буря, распахнул он настежь двери и едва не сбил с ног старенькую мать вожатого.
Максима не было дома. Запыхавшись, Омелько упал на стул.
Опасность миновала, и выздоровление маленького Ивасика пошло быстрыми шагами. Во всей стране не было, казалось, такого человека, который бы не слышал и не радовался этой крылатой вести. Одни узнали об этом из газет, другие по радио, некоторые услышали ее на улице, в кафе, в учреждении, в театре.
И снова полетели в Слободку письма и телеграммы, радостные, веселые. И вместе с письмами стали приходить Ивасику и заманчивые, таинственные посылки. Посылки были и большие и маленькие, зашитые в полотно, с адресами, написанными синим чернильным карандашом. А на некоторых не было даже и адреса -только стояли какие-то смешные каракули, из которых кое-как складывались всего только два слова: «Ивасю Чайке» или: «В Слободку Ивасю". И не пропала ни одна такая посылка: знал, значит, каждый служащий на почте, о каком Ивасике говорят эти каракульки.
И однажды, проснувшись утром, Ивасик очутился в сказочной стране игрушек. Из угла на него смотрело чучело полярной лисицы, посланное ему зимовщиками с острова Врангеля, а полкомнаты были заставлены медведями с черными бусинками вместо глаз, долгоухими зайцами, слонами с кивающей головой, обезьянами, страусами на проволочных ногах. На столике лежала сопелка из бузины, любовно сделанная детскими руками. Стояли и игрушки, вырезанные из дерева, фигурки людей и животных, вылепленные из глины юными скульпторами. Что это случилось? Не сон ли это? Нет, это знакомая палата в больнице!
Мальчик сидел на кровати, не зная, куда ему и посмотреть сначала. И вдруг знакомая звонкая песня поразила Ивася. Он посмотрел на открытое окно и замер: на подоконнике стояла клетка, и в ней пел, прыгал его любимый, его собственный щегленок.
Мальчик сорвался с постели. Босые ноги зашлепали по полу. Он бросился к окну. И тут заметил то, чего еще не видел раньше. Рядом с клеткой тускло зеленел небольшой аквариум с морской водой, а в нем плавало, то поднимаясь, то опускаясь, какое-то смешное созданье.
— Конек! Морской конек! — крикнул на всю палату Ивасик.
И он впервые после болезни почувствовал и этот соленый ветер, залетевший к нему в комнату, мощное дыхание моря, и синеву неба, и солнце. Ему хотелось бегать, прыгать, ловить крабов, громко смеяться.
— Мама! -позвал он. — Мамочка! — И на пороге увидел мать.
Смешной в своей белой длинной, до пят, рубашке, он изо всех сил, до боли, обнял руками мать.
В буйном восторге от моря и солнца, от чудесной армии игрушек, от нестерпимой радости, он сильнее и сильнее стискивал шею матери и, задыхаясь, шептал ей на ухо:
— Задушу!.. Вот так… Вот, как я тебя… люблю!
Но в эту минуту за его спиной раздался голос доктора Кукобы.
— Эге-ге! Вот как! Нет, мы таких силачей не можем держать у нас в больнице. Забирай-ка скорей свои игрушки в мешок и катись до дому! Дайте ему его штанишки да поживее!
