– Поделишься учебником? – Бутенко, получив в ответ поспешно-одобрительный кивок соседки, подтянула книгу на середину парты и подвинулась поближе.
Картавцев Игнатий сегодня, впрочем, как и всегда, был занят привлечением внимания большеглазой Юлианы Близнюк. И это хорошо – Юля сидела через ряд от Любы на последней парте. Туда же унесло и Картавцева.
Игнат бегал за Близнюк преданной собачкой с тех пор, как год назад она перешла из элитной школы № 1 в их школу № 7 – вторую по крутости в станице. Он заведомо уселся впереди объекта вожделения и, постоянно поворачиваясь к Юлиане (можно подумать, она вот-вот куда-то исчезнет), заглядывал красавице в лицо с подобострастно-подхалимским выражением.
Люба стала недолюбливать Картавцева, когда он в угоду Степанченко начал доставать её. Можно подумать, в классе после этого к нему стали относиться лучше, чем к ней.
Картавцев приглушённо заржал от шутки, показавшейся смешной только ему. Его некрасивое лицо с вечно бегающими выпученными глазами, в которых мелькали нотки безумия, оскалилось по-звериному. Оскал этот был зверя затравленного, готового укусить только затем, чтобы доказать народу, что он не травоядное, а плотоядный. Вот только настоящий хищник никогда никому ничего доказывать не будет. И такой хищник в классе был лишь один – Степанченко Тимофей.
«Следующий русский – значит, можно выдохнуть! Степанченко и Жваник ни за что не сядут там за моей спиной… Илютина сто процентов припрётся на русский! – размышляла Поспелова, вспомнив об ещё одной глубоко не любимой персоне из 10 «А». – Надо быть самоубийцей, чтобы прогулять урок у классрука! Это не Екатерине Алексеевне наврать с три короба, что тебе плохо или бабушка заболела».
София и Вера (девочки сидели вместе на первой парте второго ряда) обе сегодня в школе. Жаль. Обычно, если одна отсутствовала, Люба подсаживалась к другой на уроках со слабой дисциплиной. Подальше от буйных и зло настроенных одноклассников. Дружила школьница и с нелюдимой зажиточной отличницей Софией, и с такой же тихоней, как и она, Верочкой.
– Бляснюк здесь?..
– Вы неправильно опять произнесли мою фамилию, Лариса Гавриловна, – тихо упрекнула Юлиана, взглянув на учителя огромными, как у коровы, карими глазами.
«Такая примерная! – грустно улыбнулась Люба. – Кто бы подумал, что «примерная» хорошистка пьёт как сапожник, дымит как паровоз и бесстыже таскается с кем попало!»
– Вы тоже постоянно неправильно произносите моё имя, но я вам за это не выговариваю, – приподняв бровь, в ответку проворчала педагог.
– А что мы в вашем имени коверкаем? – оживился класс.
– Я понял! – выкрикнул Картавцев, и 10 «А» тут же в любопытстве затих. – Мы говорим Вашу фамилию «Перепичай», а надо «ПерепиВчай»!
Учительница улыбнулась, переждала, когда взрыв хохота утихнет, и ответила:
– Вы постоянно забываете букву И.
– Где?!
– В моём отчестве. Я Лариса Гаврииловна, а не Гавриловна. Илютина здесь?
Никто не знает, почему Илютиной нет. Ребята тут же включаются и спрашивают у Бутенко. Даша отпирается, мол, не знает, где эта попрыгунья, которая никому не отчитывается. Ну и что, если они подружки?..
Лариса Гаврииловна высказала Дарье, что пора взять Илютину под контроль. Девушка смутилась. Сколько можно ей высказывать за дружбу с Варей? В конце концов, Дарья этой шалопайке в наседки не записывалась.
***
Илютина, конечно, припёрлась ко второму уроку. Она пришла под конец биологии, но заходить в кабинет не захотела, а встала у одного из огромных окон вестибюля второго этажа. В разноцветных резиновых сапожках – последнем писке моды (надетых совершенно не по погоде, а ради показухи), в джинсах с рваной коленкой, подпоясанных ярко-голубым, с тиснёным узором и вычурной золотой бляшкой ремнём, Илютина красовалась нарочито в самом проходном месте, чтобы её заметили и подошли почесать языком все самые популярные старшеклассники. На шее Вари небрежно был повязан длинный шарф из тонкой шерсти с бахромой. В руках – джинсовая куртка. В этом году на юге России сентябрьские утренние часы выдались на редкость холодными и свежими, почти морозными.
Моднее и вычурнее Илютиной в классе не одевался никто. Валентина Борисовна каждый Божий день, лицезрея Варьку, что специально для заметности шаркала модной дорогой обувью в быстром семенящем шаге, оглядывала девчонку с ног до головы придирчиво-оценочным взглядом, в котором читалась смесь неодобрения с чисто взрослым ханжеством.