Олег встал на стул и снял аппарат, хладнокровно выдернув провода из стены.
— Ничего себе микро, — пробормотал он, рассматривая камеру. — Чудо техники юрского периода. Никогда таких не видел.
— Да видел, конечно, — возразил я, — только внимания не обращал. В универмагах на каждой стене висят.
— В универмагах — понятно, для чего, — Олег положил камеру на пол. — Способ преду-преждения: „Ребята, за вами следят“. А вот зачем это Иванову — большой вопрос.
— Что значит „зачем“? — рассердился я. — Чтобы следить за мной.
— За тобой? — Олег задумался. — А почему именно за тобой? Почему не за мной, не за Юркой, не за Денисом? Что такого ты сделал подозрительного?
— Не знаю, — признался я. — Это у Иванова надо спросить.
— Так спроси.
— А он не станет отвечать. Или на голубом глазу скажет какую-нибудь ерунду. Он вообще делает вид, что ничего особенного не произошло. Вот уж не думал я, что учителя бывают такие бессовестные.
— Погоди, — остановил меня стриженый. — Ты хочешь сказать, что раньше ты эту штуку не замечал? Или она появилась недавно?
— Недавно, — подумав, согласился я. — Точнее, сегодня.
Смутные сомнения закопошились у меня в голове, и я пожалел, что свалял дурака и зазвал к себе Олега: надо было сперва обнаружить эту дрыну самому. Но разве мог я предположить, что она окажется таких ломовых размеров?
— Сегодня, — задумчиво повторил Олег. — Вместе с этими вот мебелями?
Я вынужден был признать, что, скорее всего, дело обстоит именно так.
— Ну, тогда, милый мой, я тебя поздравляю, — хладнокровно сказал стриженый. — Ты сам ее и заказал. В комплекте с гарнитуром.
— Каким образом? — сердито спросил я.
— А вот это мне неизвестно. Картинка у тебя здесь?
— Какая картинка?
Олег терпеливо вздохнул.
— А, картинка, — сообразил я. — Картинка у меня вот здесь.
И постучал себя по голове.
— Понятненько, — сказал Олег. — Скорее всего, фотография с мебельной выставки. И телекамера там непременно была.
— Ну, хорошо, допустим, — без особого удовольствия согласился я. — Но как ты объяс-нишь тот факт, что изображение передавалось на экран Иванова?
Олег задумался.
— Да, это объяснить трудно, — сказал он. — Разве что ты сам этого захотел.
— Шуточки у тебя, однако, — сказал я. — Похож я на ненормального?
Стриженый внимательно и серьезно посмотрел мне в лицо.
— Нет, не похож.
— Спасибо и на этом.
61
И тут до меня дошло.
Не я ли, делая свой мебельный заказ, выразил пожелание, чтоб директор Иванов оценил мой дизайн?
„Пускай посмотрит и поймет, что надо больше заботиться об учащейся молодежи“.
А как Иванов мог посмотреть, если он вообще не ходит к нам в общежитие?
Только с помощью телекамеры.
Выходит, я напрасно заподозрил нашего доброго директора.
Надо будет перед ним извиниться.
И впредь поосторожнее с заказами. Всё обдумывать до мелочей.
Но говорить об этом Олегу не имело смысла: зигзаги моего личного опыта никого, кроме меня, не касаются.
— Да что ж ты сердишься, чудила? — спросил меня Олег. — Радоваться надо, что всё так хорошо разъяснилось.
Он был, разумеется, прав.
Мы посидели, поговорили еще немного.
Чтобы сгладить впечатление от этой дурацкой истории (а заодно и показать, что я не такой уж идиот), я поделился с Олегом соображениями насчет скрытности чиновников ЮНЕСКО и перспективы всемирного экономического краха.
Но восторженных аплодисментов не снискал.
— Чудак ты, — снисходительно сказал Олег. — В масштабах всей планеты такие штучки невозможны. Только здесь. В особо насыщенной ноосфере. Знаешь, что такое ноосфера?
Я не знал и поспешно заблокировал свое невежество.
Но вышло это, видимо, не слишком убедительно, потому что Олег пояснил:
— Необходимо ограниченное пространство, пропитанное информацией, так тебе будет проще понять.
— Для того и купол? — догадался я.
— Для того и купол, — одобрительно проговорил Олег. — Грамотно мозгами шмякаешь.
62
После ухода Олега я твердо решил: всё, надо стричься. Зарос, как дикий лев.
Кто-нибудь скажет: и правда зациклился малый, Софья права. Но что поделать, если я не выношу длинные патлы, тем более на себе.
Дело в том, что черты лица у меня слишком мелкие для льва. Царь зверей из меня получается унылый, как Бонифаций, и порочный, как Дуремар.
Долго я топтался у зеркала и с отвращением любовался собою.
Честно говоря, я ни разу не стригся самостоятельно и не знал, как к этому подступиться.
Там, на воле, меня стригла мама. Во-первых — чтобы не тратить лишние деньги. Во-вторых — из страха перед всевозможными инфекциями, от лишая до СПИДа, о чем у нас в городе ходили жуткие слухи. И в-третьих — потому, что я боюсь парикмахерских. То есть, не то что боюсь, но нервничаю и стесняюсь, когда посторонний человек (пусть даже это хоро-шенькая девчонка) вертит руками мою голову, как будто это неодушевленный предмет.
Надо отдать маме должное: стригла она меня бережно, умело и, я бы сказал, с любовью.
Рита, возможно, тоже охотно пришла бы мне на помощь, но я считал ниже своего достоинства нарушать ее уединение.
Значит, придется действовать самому.
Насчет инструмента сомнений не было: всё необходимое найдется в ящике письменного стола. Ноосфера есть ноосфера.
Правда, вместо машинки для стрижки в ящике оказалась электробритва.
Тоже, кстати, полезная и очень даже перспективная вещь.
— Ну-с, как стричься будем, молодой человек? — юмористически спросил я себя. — С пробором или без? А может быть, канадскую стрижечку? Нет, лучше под Юрку Малинина, с шестипёрым хайером. И во всех цветах радуги. То-то будет потряс.
Бритва была харьковского производства, что меня слегка разочаровало: по линии ЮНЕСКО могли бы подкинуть и что-нибудь более импортное.
Хотя зарубежных электробритв я отроду не видел, а харьковская имелась у отца — еще в те доисторические времена, когда он брился у нас дома, а не где попало.
Но у отца бритва тарахтела, как швейная машинка, а моя фырчала тише стрекозы. Имелся у нее и выдвижной агрегат для подстригания висков, усов и бороды. С помощью этого приспособления в принципе можно, конечно, остричься под нуль, но только в принципе: вся голова будет в бороздах, как после танковой битвы.
Налюбовавшись своей новой собственностью, я положил ее на место, в ящик стола, повернулся к зеркалу — и похолодел.
Из зеркала на меня глядел ирокез.
То есть, это был, конечно, я, но с высоким волосяным гребнем на голове.
Гребень о шести перьях раскрашен был во все цвет¡ радуги и на спине завершался диким хвостом.
Зато с боков волосья были сбриты долыса.
От этого я точно стал похож на гусака декоративной породы.
Да, но простите: я же к себе еще не прикасался!
И даже если в помрачении рассудка я побрил себе голову от висков до пробора, а потом напрочь об этом забыл, то кто мне поднял оставшиеся волосы дыбом?
Кто их раскрасил по формуле „Каждый охотник желает знать, где сидит фазан“?
Я лунатически поднял руку и коснулся своего индейского гребня.
Гребень был самый настоящий, опрысканный лаком для волос, он натянул мне кожу головы так туго, что даже уши поднялись и глаза сделались круглыми.
Вот это финт, подумал я. И что мне теперича делать?
Ясно, что выйти в таком виде на люди человек моего характера не может.
Волей-неволей придется оболваниться наголо.
Я опять достал бритву, включил ее и принялся за работу.
Больно было до слёз.
И тут до меня дошло, что я опять кругом полудурок.
Кто мне сделал эту пакость?