Я осталась. Мы целовались много раз. Он выводил равнобедренные треугольники, ромбы и окружности, я обнимала его за шею, его рука путешествовала под моей футболкой, но, едва нащупав грудь, перемещалась в менее интимные зоны. Смущался. Боялся. Чистый, скромный мальчик.
Возвращаясь домой, я, вся какая-то зачарованная, подумала: «А что, неплохой вариант. С ним можно не трахаться, и он никуда не уплывет».
В последнее время меня прикалывала геометрия. Мне было мало дела до скучных теорем, а вот фигуры вызывали бурный восторг. Как только на доске появлялся очередной прямоугольник, Андрей задорно толкал меня локтем — типа сегодня попрактикуемся. Овалы он рисовал не в тетради, а на моей спине — шершавыми пальцами по гладкой коже. У него явно была склонность к этой науке: сей факт я приметила еще на том, первом свидании.
— Ира, он же маленький еще. Васе было двадцать, Леше восемнадцать, Ромка школу заканчивает, а этот… — Оля никак не могла понять, что свело меня — взрослую и расфуфыренную — с простым одноклассником. Да я и сама уже мало чего понимала.
— Знаешь, я, наверное, влюбилась. Взаимно.
И это было правдой.
Не в силах сдержать свои чувства, мы целовались по углам, под партой держали друг друга за руки, вместе сбегали с уроков в кафе. Он не курил, но всегда сопровождал меня «за гаражи». Через пару недель все вокруг смирились с тем, что мы — пара.
Пребывая в этой эйфории, я почти забыла про войну. Оксана игнорировала меня, как будто я пустое место, а мне было не до нее. И все же одну возможность напакостить я просто не смогла упустить.
В рамках конкурса на самый образцовый класс в школе организовали исторический поединок — что-то типа игры по командам. Из каждого класса учитель истории выбрал по пять человек. Я, разумеется, оказалась в составе сборной девятого «А»: всего два месяца назад мне досталось первое место в городской олимпиаде научных работ, и меня просто не могли продинамить. Оксане не удалось «выругать» у историка мое исключение, поэтому в назначенный день и час я и четыре моих товарища по несчастью явились в актовый зал. Оксана сидела в первом ряду. Ее губа подергивалась.
Играли мы на равных — к заключительному вопросу все команды имели почти одинаковое количество очков: мы отставали от «гэшников» всего на два балла. Ответ на решающий вопрос сделал бы нас победителями.
— Вопрос № 32. Заключительный. В каком году Россия продала Аляску Соединенным Штатам? — громко, выделяя каждое слово, произнесла завуч, выступавшая в роли ведущей.
Оксана, на протяжении всей схватки нервно хлопавшая, кричавшая «браво!» и кусавшая дерганые губы, внезапно расплылась в улыбке. Она знала: моя олимпиадная работа была посвящена как раз этой теме — продаже Аляски.
От ее довольной хари меня передернуло. Санаторий… Бее.
— Вы хотите выиграть? — прошептала я друзьям по команде.
— По фиг.
По фиг так по фиг. Я не подняла руку. Победа досталась девятому «Г». Оксана покинула зал еще до награждения. На выходе она задержалась, и зыркнула на меня — фирменным «жабьим» взглядом.
Мы с Андреем встречались почти каждый вечер. Его родители работали допоздна, и квартира была в нашем полном распоряжении. Мы слушали музыку, играли в карты, напивались дешевым шампанским и закусывали чипсами. Я поставила условие: никакого секса. В смысле, с проникновением. Мои первоначальные расчеты оправдались: он не настаивал. То ли потому, что не дозрел, то ли боялся возразить и поссориться, то ли его устраивало то, что есть. Скорее — первое.
Андрей не сомневался, что я — «женщина», и я не хотела его разубеждать. Мне нравилось строить из себя опытную даму, которая обучает несмышленого воспитанника. Особенно я любила эксперименты с завязыванием глаз.
Я укладывала своего подопытного в постель, накидывала ему на глаза шарфик, раздевала. А дальше… Брала кусочек льда, иногда — за его неимением — замороженную сосиску или соцветие брокколи. Я водила холодком по его телу, медленно приближаясь к самому интимному месту, которое вожделенно вздрагивало при каждом прикосновении. Я просила его рассказывать, что он чувствует, он подчинялся.
Я укладывалась рядом и целовала его, он рисовал языком свои ромбы и овалы… Просовывал руку мне между ног и теребил неумелыми пальцами все, что там находил. Я кончала. Придя в себя, зажимала в руке его измученный ожиданием, налившийся член и дергала его туда-сюда, по кругу, как придется… Прикасалась губами к головке, он напрягался, тяжело дышал и извергал на меня целый бассейн белоснежной спермы.
Однажды я попыталась нарисовать его кончающим членом на простыне что-то из геометрии… Вышла размазня.
— Ну ведь есть такая фигура? — скорчив расстроенную мину, спросила я.
Андрей влюбленно улыбнулся:
— Давай сфотографируем и спросим у математички?
Сказано — сделано. Я схватила камеру, сняла свой рисунок, потом он — мою грудь, линию талии и промежность, я — его вновь вставший член, язык и розовую пятку. Математичку мы решили не травмировать.
После наших любовных игр мы подолгу лежали, обнявшись, и разговаривали — обо всем: от нашей классной до снегопадов в Канаде. Мама как-то сказала, что, если после секса есть о чем поговорить, это что-то значит. В такие моменты я вспоминала ее слова, и знаете — была счастлива. Счастье это было простым, светлым, женским.
Так продолжалось около месяца. А в один из дней Андрей вдруг пропал из списка моих друзей в Контакте, пересел за другую парту и стал шарахаться от меня. Уже на выходе из школы мне с трудом удалось добиться аудиенции, и я наконец поинтересовалась, в чем дело.
— Все кончено, Ира. Пока, — Андрей пялился в пол.
— Вот так, а объяснить?
— Сама должна понимать.
Я не поняла. Я заплакала.
На несколько дней я засела дома. Я ничего не ела и почти не вставала с кровати. Глядела в пустоту и изводила бумажные платочки. Звонила Андрею, писала в Контакте, но все зря. Мама не требовала от меня признаний. Вероятно, ей тоже когда-то разбивали сердце, и она, в отличие от многих других взрослых, хорошо помнила, каково это.
Мне не нужен был собеседник или живая подушка для слез. Меня вполне устраивала моя, пуховая. Но Оля с Леной были уверены в обратном и без предупреждения наведались в гости.
— Ну что ты, Ира… Я же говорила тебе, что он еще зеленый, не пара он тебе… — причитала Оля.
— Маменькин сынок, — добавила Лена.
— Может быть, но он ко мне неравнодушен. Я знаю. А чувства не проходят в одно мгновение… Что-то тут не так.
Все происходящее казалось мне каким-то ненатуральным, слишком внезапным. Меня терзали мысли о том, что дело тут нечисто. И я была права.
Вечером домой вернулась мама, зашла в мою комнату и серьезно (уж слишком серьезно) заявила:
— Ира, тебя выгоняют.
Я не вполне осознала всю тяжесть ситуации.
— Что, за прогул? Ну так это не в первый раз… Оксана звонила? Она просто запугивает…
— Нет. Я сейчас расскажу тебе все, а после жду объяснений. Если это правда — ты мне больше не дочь.
Я посмотрела матери в глаза. Веки были красными и опухшими. Вокруг сосредоточились мелкие морщинки. Они были похожи на корни старого дуба, переплетенные в замысловатый узор. Мне стало страшно.
— Вчера в школе был педсовет. На нем настояла Оксана, и он целиком и полностью был посвящен тебе. Большинством голосов тебя решили исключить. Оксана великодушно предложила нам уйти без судов и милиции, по собственному желанию.
Я была в замешательстве. Настолько сильном, что не сумела задать главный вопрос — за что? Только вскинула брови — меня всегда выдавала мимика.
— Ты удивлена? Разве тебе неизвестна причина? — отстраненно спросила мать.
Я была не в силах ответить.
— Так слушай. На педсовете обсуждали, как ты совратила своего одноклассника Андрея Сомова. Как ставила над ним сексуальные опыты, издевалась, связывала, заставляла тебя ублажать. Как опаивала его.
Ни лицо, ни голос матери не выражали никаких эмоций. Она говорила равнодушно, безучастно, будто все это — не здесь и не с нами; будто она пересказывает газетную статью. У меня отвисла челюсть.