Матрос с пулеметом на спине поклонился, сделал шаг в сторону, чтобы удержать равновесие. Ноги не слушаются и он падает. По зеленоватой поверхности воды расходятся волны. Медленно встает матрос. Поднимает бескозырку. Слабый ветер не может пошевелить ее намокшие ленты, и они висят неподвижно.
Еще немного, и моряки выйдут на сухое место. Остались считанные метры, и тут Углов увидел, как один из раненых остановился, покачнулся и шлепнулся на кочку. По его грязному небритому лицу покатилась слеза.
— Нога болит? Опирайся на меня, — сказал Углов, поравнявшись.
Матрос покосился на него и огрызнулся:
— Иди ты! — потом поднялся и побрел дальше.
И в этом ответе было не желание обидеть, а злоба на самого себя за то, что не смог пересилить боль, поддался ей, хоть на минуту, но поддался.
А сзади гремели выстрелы. Там шел бой. Обыкновенный бой. Десятки таких происходят ежедневно, и у всех у них одно название: бой местного значения. И про этот бой в сводке Информбюро, наверное, будет сказано: «На Ленинградском фронте идут бои местного значения». Прочтет иной человек эти скупые строчки и, разочарованный, отложит газету: «Ничего особенного не происходит, — подумает он. — Дерутся за какую-то высоту».
Однако не местного, а мирового значения шли бои. В боях за безымянные высоты оказалась разбита в прах теория фашистского мирового господства. Беспомощно топтался враг, теряя время, живую силу, технику, а далеко на Урале появлялись новые цехи. Не было у них вначале Стен. Стройные сосны подпирали необычную крышу — небо, но отсюда уже уходил на запад первый эшелон грозной техники.
Шли бои местного значения на Ленинградском фронте, а с тракторного завода отправлялся на фронт первый танк; в артели «Жестянщик» собирался первый автомат. Именно в этих боях закалился человек, нанесший врагу страшный, решающий удар.
Болото кончилось. Моряки, пошатываясь, вышли на твердую почву и сели. Изорванная одежда покрылась болотной ржавчиной и водорослями.
После непродолжительного отдыха Норкин приказал разведке выйти вперед. Остальным разрешил курить. Не слышно обычного говора. Молча глотают матросы сизоватый махорочный дым. Дым цигарки Никишина всех светлее. Он курит подобранные с земли гнилые листья.
Разведка вернулась неожиданно быстро. Крамарев подошел к Норкину в сопровождении старика, одетого в серый поношенный пиджак с протертыми локтями.
— Недалеко отсюда встретили, — доложил Крамарев. — Говорит, что местный.
Старик стоял спокойно, рассматривай моряков. Его маленькие серые глаза быстро перебегали с одного лица На другое.
— Кто ты? Откуда? — спросил Норкин.
— Я-то? Здешний. А ты кто?
— Довольно, — оборвал его Норкин, хотел что-то сказать еще, но вместо этого встал, подошел вплотную к ста*-рику, посмотрел пытливо в его прячущиеся под косматыми седыми бровями глаза и лишь потом спросил: —Скажи, а нет ли тропинки в обход вон того болота?
Услышав вопрос, матросы зашевелились, столпились вокруг командира и старика.
— А зачем тебе туда?
Терпение лопнуло и Норкин вцепился в ветхий пиджак старика.
— Говори толком! Проведешь — век не забуду, а обманешь — повешу на ближайшем дереве!
— Ишь ты, какой горячий, — не то с удивлением, не то осуждающе проговорил старик и покачал головой. — Сразу и вешать! А я, может, затем и шел, чтобы помочь….
— Не сердись… Сам знаешь, и так тошно…
— А я что? Я проведу…
— Товарищи! — крикнул Норкин, не слушая больше старика. — Сейчас идем обратно! Кто не может — оставайтесь здесь с ранеными! Проверить оружие и в поход!
Все пришло в движение, лица посветлели, а матрос, плакавший на болоте, махнул автоматом и сказал только одно слово:
— Айда!»
Над островом первые семь «Юнкерсов» появились вскоре после ухода Норкина. Сделав несколько кругов, они перешли в пике и сбросили бомбы. Вокруг оставшихся моряков заплясали грязные столбы болотной воды.
«Молодец, Миша, что убрал батальон, — подумал Ле-бедев. — Всем бы нам не спрятаться».
Голос Донцова привлек его внимание. Донцов остался верен себе и крикнул:
— Вот это долбанул! Прямо в глаз лягушке! Честное пионерское, сам видел, как она после этого отмаргивалась!
Сбылось и второе предсказание Норкина: противно подвывая, пролетела мина, за ней вторая, потом третья. И началось.
Первым был ранен Кирьянов. С тоской посмотрел он на оторванную осколком кисть левой руки и, придерживая зубами конец бинта, бережно замотал кровавый обрубок.
— Товарищи! Сейчас фашисты пойдут в атаку! Подпускайте ближе и бейте только наверняка! — ворвался в грохот разрывов голос Лебедева.
Действительно, между кочками показались ползущие немцы. Они уже близко, а на островке по-прежнему тихо. Фашисты с ревом бросились в атаку. И тут ожил остров. Автоматные очереди слились с мерным рокотом пулемета, и немцы поспешно попадали в воду.
— Паша! Смотри, один гад голову спрятал, как страус, — кричал Донцов. — Я ему дополнительную вентиляцию сделаю!
Злая короткая очередь… Взвыл фашист и скрылся под водой.
Схлынула первая волна атакующих. Снова шквал огня. Немецкие солдаты бегут к острову, и снова откатываются назад, оставив между кочками несколько трупов.
В небе гудят самолеты. Летчики узнали, что моряки бессильны против них, и проносятся над самыми вершинами деревьев, почти касаясь крыльями низкорослых сосенок. Из пушек и пулеметов они прочесывают островок вдоль и поперек. Сосенки сгибаются под напором воздуха, встревоженного мощными винтами, и гудят вершинами.
День подходит к концу. Солнце торопится спрятаться за деревья. В одну из немногих минут передышки Федосеев, еще раз сменивший позицию, закурил папиросу и спросил Донцова:
— Знаешь, Боря, а ведь наши, пожалуй, далеко ушли?
— Ага… Идут хлопцы да нас вспоминают…
— Значит, ты тоже думаешь, что они далеко ушли?
— Наши? Конечно, далеко… А тебе зачем?
— Если далеко, то и нам можно уходить? Не хочется умирать, Боря… Как стемнеет — попробуем?
— Можно будет…
Передышка кончилась. Бешеный вой новой лавины мин прервал их разговор. Фашисты решили до темноты уничтожить моряков. Мины сыпались около часа. Моряки все глубже зарывались в липкую грязь. Наконец расстояние между ними и немцами настолько уменьшилось, что пришлось прекратить минометный обстрел. С/гал слышен посвист пуль. Фашисты обошли моряков с флангов, и началась горячая рукопашная схватка. Погиб Звонарев, который всадил нож в грудь врага и сам упал тут же, сраженный пулей.
Замер, стоя по колено в воде, Кирьянов, подняв руки вверх. Матрос сдается?! И раньше бывало так, что моряков брали в плен, но тогда их подбирали на поле боя в бессознательном состоянии, а здесь матрос сдается сам. Фашисты бегут к Кирьянову. Они издали протягивают к нему руки.
Это заметил Донцов. Он удивленно посмотрел на Кирьянова, потом со злобным шепотом поднял автомат:
— Умри, но чести матросской не марай!
Донцов не успел выстрелить: Кирьянов быстро нагнулся и начал бросать в фашистов заранее подготовленные гранаты. Фашист, налетевший сзади, опустил на его затылок приклад автомата. Кирьянов согнулся пополам и медленно повалился головой вперед. Упала с его головы бескозырка с выцветшими буквами на ленте: «Подводные силы К.Б.Ф.».
— Товарищ комиссар! Ударьте вон туда, влево! — крикнул Федосеев, но Лебедев не слышал его.
Он лежал, опустив голову в воду. Тихо, без громких фраз делал в жизни свое большое дело Лебедев, тихо и отдал жизнь, спасая товарищей, защищая Родину.
Оставшись вдвоем с Донцовым, Федосеев вдруг почув-ствовал страх, тоску по ушедшим товарищам.
«Неужели и я никогда больше не увижу солнца, неба, зелени? Неужели мать так и не дождется меня? — про-мелькнуло у него в голове. — Так пусть и вам будет то же!» — скрипнул он зубами, еще сильнее сжал рукоятку пулемета и прильнул к прицелу.