— Василий Никитич! Откуда вы? — воскликнула Ольга, — Замерзли? Раздевайтесь быстро! Я собралась чай пить, ну и вы за компанию!
— Здравствуйте, Ольга свет-Алексеевна, здравствуйте! — ответил мужчина, пожимая ее руки. — Я прямо из Москвы и к вам. Похвастаться. Ну как, хорош? — И он медленно прошелся по комнате, косясь на свой белый, словно припудренный, полушубок.
— Хорош…
— А ты знаешь, Оля, чего мне стоило его вырвать со склада? У нас, брат, у интендантов, хватка мертвая! Буду г помнить Чернышева!
— Зачем он вам, Василий Никитич? Неужели мерзнете в кабине машины?
— Не то, Оленька, не то! Дальше прицел брать надо! Дальше… Прислали позавчера извещение, что нам надлежит получить их с главного склада, ну, я и в Москву! Вот они! На всю бригаду! Новенькие, как один!.. Встретили меня там, проверили документы и сразу начали грузить полушубки ко мне на машины…
— А вы сказали, что вырвали их.
— Разве?.. Это видно, Оленька, я по привычке. Откровенно говоря, у нас, интендантов, частенько вырывать приходится…
— И у вас?
— Что у меня?.. Вырывать? Конечно! Из другого теста я, что ли, сделан?.. Бывает, все бывает, свет-Алексеевна.
— А мне казалось, что вы добрый…
— Не в добре, матушка, дело! Мое — возьми! А государственное— тут подумать надо. Вот, другой раз пристанет человек, просит: «Дай!» И нужно ему, знаешь, а не даешь. Почему? Последнее на складе. А вдруг завтра другому еще нужнее будет?.. Заболтался я с тобой! Побегу начальство обрадую!
— Василий Никитич! А как Москва?
— Живет, родимая, живет! — ответил Чернышев, остановившись на пороге. — Ощетинилась «ежами», надолбами, но, чувствует мое сердце, — верит в нас!
Ушел Чернышев, и Ольга снова осталась одна. С Василием Никитичем она, познакомилась на второй день после своего прибытия сюда.
— Раненых у нас пока нет. Больных, думаю, что не будет, но вы должны создать маленький стационар и быть готовой ко всему, — сказал командир бригады капитан первого ранга Александров сразу же после короткого знакомства с ней.
Маленький, бритоголовый, он кряжом возвышался над столом. И не только в его фигуре, но и в словах, поступках была та же прочность, непреклонность.
— Есть еще такие врачи, которые натаскают себе в кабинет всякой всячины и довольны. Мне этого не надо. Вы были на фронте, знаете, что может пригодиться. За помощью обращайтесь к нашему снабженцу Чернышеву. Он мужик прижимистый, но я с ним поговорю отдельно.
Чернышев сразу понравился Ольге. Он не стал спорить. Просто вычеркнул из списка лишнее.
— Остальное выдам, а чего нет — достану. Вы, если будут затирать, приходите прямо ко мне.
После они встречались еще несколько раз, а когда Ольга узнала, что с одной из его дочерей она училась в институте, то и подружились.
Сегодня, как и вчера, никто не пришел на прием. Ольга надела шинель, черную шапку и вышла на улицу. Ей нужно поспеть к разведчикам, где по плану должны быть занятия с санитарами. Легкий морозец приятно пощипывал кончик носа. Ковалевская остановилась посреди улицы. Стрельба была слышнее, чем вчера.
Разведчики располагались в здании бывшей школы. Они заодно несли и охрану штаба бригады.
— Здравствуйте, товарищ военврач! — встретил ее у входа дневальный, Он сидел на парте, поставив на скамью ноги, одетые в новые валенки. На его поясном ремне в чехле болтался штык.
— Здравствуйте. Командир у себя?
— Нетути! — ответил за дневального один из матрон сов, слонявшихся без дела.
— Где же он?
— Они-с нам не докладывают, где… — начал было тот же матрос, но дневальный перебил его:
— Как ушел с вечера, так еще и не бывал. Ковалевская прошла к бывшему классу, из которого
доносились голоса матросов, но сзадт раздался радостный крик:
— Колька! Наш доктор!
Ковалевская оглянулась. К ней шли два матроса. Оба они широко улыбались, а один из них, самый большой, широкий, раскинул руки, и казалось, что вот-вот обнимет ее и непременно раздавит.
— Здравствуйте, доктор! — сказал старшина с горбатым носом, взял руку Ковалевской и сжал ее своей клешней
— Здравствуйте, товарищи…
— Не узнаете? — искренне удивился матрос. — Бачишь, Колька? Не узнает нас доктор!
— Це дило простое! — сверкнул зубами второй. — Весь батальон не упомнишь!
Ковалевская всматривалась в матросов. Что-то знакомое было в их лицах. Но много людей промелькнуло перед глазами за это время.
— А Норкина помните?
Дрогнули губы, мелькнула тень на лице. Старшина заметил это и продолжал:
— А мы из его роты! Я — Никишин, а это Любченко!. Он еще один двух раненых пер, когда из окружения вырывались.
Ольга так и не вспомнила матросов, но обрадовалась встрече. А Никишин рассказывал о последних днях батальона.
— Пришли мы в Москву, а там нас и рассовали по разным частям. Мы с Любченко попали сюда в разведчики, а Крамарев, помните его? Разведчик наш? 1 ак его назначили пулеметчиком на полуглиссер. Ругался он — спасу нет! А ему и говорят: «Пока вы нужны здесь!»
— А другие?
— Других тоже по разным частям. Кого куда.
— А командиров?
— Их у нас не было. Чигарева ранили в последнем бою, а Селиванова — еще раньше… Чигарев-то сейчас здесь в бригаде.
С Чигаревым Ковалевская уже встречалась. Произошло это в штабе бригады. Ольга шла по коридору и тут столкнулась с ним. Она еще там, на фронте под Ленинградом, запомнила его красивое лицо. И что тогда ее особенно поразило — красота была какая-то холодная, без внутреннего огня.
Чигарев тоже узнал ее, просто подошел, протянул руку И сказал:
— И вы здесь? Вот славно! Честно говоря, я очень Рад!
— Почему?
— Как почему? Ведь вместе служили! — И столько было искренности, в его словах, что Ольга поверила и просила его запросто заходить к ней.
Чигарев пришел в этот же вечер. Разговор сначала шел о знакомых, прошлых и приближающихся боях, и вдруг крепкие руки обхватили Ольгу, а горящие глаза оказались близко-близко. Ольга резко откинула голову, и губы Чигарева скользнули по ее подбородку.
— Вы, что, Оля? — уже через несколько минут спрашивал ее Чигарев. — Я вас как боевого друга хотел…
— А своих пулеметчиков вы тоже целовали? — зло перебила его Ольга.
Первый вечер был безнадежно испорчен, и Чигарев, попрощавшись, ушел.
При последующих встречах он умышленно не смотрел на Ковалевскую, надеясь, что она сама заинтересуется им, но когда этот прием не оправдал себя, то притворился простым, хорошим товарищем. Он частенько забегал к Ольге спросить, не нуждается ли она в чем-либо, или за стрептоцидом (он оказался расположенным к ангине), а иногда и просто «на огонек». Говорили обо всем. Чигарев был неизменно внимателен, предупредителен, но всегда держал себя в рамках приличия.
С другими командирами Ольга не была знакома. Они вечно спешили, здоровались с ней на ходу и торопливо шли в лес, где в глубоких землянках жили матросы…
— А… А Норкин? — спросила Ковалевская.
— Норкин? Разве его без вас ранили? — удивился Никишин. — Его здорово очередью зацепило.
Все любят посмотреть на встречу старых знакомых по фронту, и вокруг разговаривающих образовался плотный кружок. Дневальный даже не заметил, как вошел комал-дир взвода старший лейтенант Широков и остановился сзади матросов, прислушиваясь к разговору.
— Это был командир, — тихо закончил Никишин.
— Почему был? Вы же сами говорили, что он жив?
— Был жив… А если и живой, то не встретиться нам с ним в этой буче. Вон как все клокочет!
— А вот ответит он на наше письмо, я и напишу рапорт, чтобы меня к нему перевели, — сказал Любченко.
— Теперь забудь про него, — бросил кто-то из матросов. — Будешь, как и мы, с нашим старлейтом маяться.
— Это как сказать, — возразил Никишин. — К строгости нам после нашего лейтенанта привыкать не надо, а за себя мы постоять сможем.
Широков на носках, тихонько прошел к двери учительской, где он жил, приоткрыл ее и скользнул в комнату. Только осторожно прикрыв за собой дверь, он с силой швырнул фуражку на измятую кровать и, не раздеваясь, сел на стул. Обидно было старшему лейтенанту. Не понимал он матросов. Окончил Широков институт инженеров водного транспорта, получил звание старшего лейтенанта запаса военного флота, а как только началась война, его и назначили сюда командиром взвода разведчиков. Уж он ли не заботился о матросах? Все жили в лесу, а разведчики— в селе. Всех ежедневно водили на занятия, а он св'оих — только в хорошую погоду. Ну, этому, новичку, простительно… А Коробов? Что ему плохого он, Широков, сделал?