И начальник станции спросил уже более приветливо:
— Что вам нужно?
— Во-первых, до прихода поезда я буду в вашем кабинете, а во-вторых, вы посадите меня в первый проходящий эшелон.
Начальник станции кивнул головой, Михаил уселся в углу на свой вещевой мешок и мгновенно уснул.
Разбудили его толчки в плечо и незнакомый голос, который настойчиво требовал:
— Пойдемте, гражданин!
Михаил открыл глаза и сразу проснулся. Над ним склонился стрелок железнодорожной охраны. Он тряс его за плечо и звал с собой.
«Приехали! Сейчас мне объяснят, как пакеты возить!»— подумал Михаил, послушно встал и пошел за стрелком, даже не взглянув на начальника станции.
Стрелок не оглядывался, и Норкин спокойно смог бы убежать, затеряться в толпе, но это не входило в его планы. Он уже успел обдумать свое положение и решил чистосердечно рассказать дежурному по отделению, почему он поступил так.
Стрелок вышел из вокзала и уверенно вел Михаила по путям, то подлезая под вагоны, то перебираясь по тормозным площадкам, и остановился около теплушки, прицепленной прямо к паровозу. Из ее трубы вылетал сноп искр, раскачивался от ветра, сыпал красноватые зерна на побелевшую от снега крышу.
— Откройте! — крикнул стрелок и постучал кулаком в дверь теплушки.
— Кого надо? Служебная, — глухо донеслось в ответ.
— Охрана НКВД!
— Черт их носит по ночам, — заворчали в теплушке, но дверь открыли.
— Возьмите попутчика.
— Нужен он нам! Тут паровозные бригады едут!
Норкин меньше всего интересовался разговором. Перед ним была теплушка, можно было ехать и, подтянувшись на руках, он влез в нее. Стрелок бросил ему вещевой мешок и захлопнул дверь.
На железном листе посреди вагона стояла маленькая железная печурка. Ее бока покраснели от внутреннего жара, искрились от малейшего прикосновения клюки, которую держал в руках человек, сидевший на нарах. Второй стоял у двери и, не отрываясь, смотрел на спину Михаила.
— Здравствуйте… Куда можно мешок положить?
— Видали? Влез нахалом, а тут вежливость вспомнил, — не без злости сказал парень лет двадцати и швырнул кочергу на пол, почти под ноги Михаила.
— И чего его стрелок привел сюда? — вставил свое слово и тот, который все еще стоял у двери. — Родня? К тещё на блины едешь?
Блины больше всего обидели Михаила. Он действительно мог сейчас сидеть дома и есть блины.
— Я… Я… Слово матроса, проломлю кочергой башку за эти слова!
— А ты не кричи, — вмешался в разговор третий, видимо, старший. — Не можешь сказать спокойно?
— Кому говорить? Вам? Вы, как господа, трое едете в теплушке, а я после ранения возвращаюсь на фронт, валяюсь на вокзалах, и вы же еще меня вежливости учите?!
— Страви пар. Неровен час — взорвешься, — добродушно сказал старший, поднял с пола вещевой мешок Михаила и положил его на нары рядом с печуркой. — Вот твое место. А вообще — выбирай любое.
Говорят, что дружба начинается со ссоры. Это вопрос более чем спорный, но сейчас получилось именно так. Не прошло и часа, как Михаил уже сидел за общим ужином и оживленно рассказывал. Его подробно расспроеили о фронте, госпитале и от души посмеялись над выдумкой с пакетом. В свою очередь и о н узнал, что паровоз, ведущий состав, идет от Орла.
— Мы сменные бригады. Когда пришел приказ отступать, мы сразу на паровоз и с тех пор ведем его… Вот уже и до Урала добрались.
— А где остановиться думаете?
— Хоть где… Где нужнее — там и остановимся… Лишь бы власть была наша, советская, — ответил старший и полез на нары. — А немцев выгоним — в Орел вернемся. Вот это город, так город!
Глава девятая
ЭКЗАМЕН ВЫДЕРЖАН!
«Милая мама!
Я дал тебе слово и пишу. Вчера прибыл к месту назначения. Доехал, как говорят, в рекордно короткий срок. Дорогой было трудновато, но терпимо. Сначала ехал в теплушке с паровозными бригадами. Какие люди, мама! Когда они узнали, что я еду на фронт из госпиталя, то заявили мне:
— Мало времени тебе придется ехать с нами, но ты пользуйся случаем и набирайся сил. Береги хлеб и ешь с нами!
И я еп с ними. У них дорогой сбежал кочегар (ведь есть же на свете такие подлецы!), и они его паёк отдавали мне.
А когда вышел на узловой станции, чтобы сесть в другой поезд, то только ахнул! Даже стоять негде. Подумал и пошел к начальнику станции. Тот мне и говорит: «Если хочешь отдохнуть, то иди в наш медпункт. Там сейчас сидит один полковник. Может, он тебя пустит!»
Почему бы ему не пустить меня? Что он, не наш, не советский? Чудаки люди! Думают, что раз большой человек, то и разговаривать с другими не будет! Одним словом, разговорились мы с ним и дальше ехали вместе.
Со мной вместе в Наркомат прибыл один старший лейтенант. Он что-то очень долго ехал сюда, и ему сделали замечание. Так он набрался нахальства и начал оправдываться: «Никто не берет!» Врёт! Самым бессовестным образом врёт! Кругом свои люди, они рады помочь, но сейчас у всех столько работы, что им трудно волноваться еще и за других. Нужно самому проявить инициативу — и они с радостью помогут.
В наркомате мне сказали, что назначение получу завтра. Значит, завтра докончу письмо и отправлю.
Милая мама! Видишь, как у меня все получается! Собирался отправить письмо двадцать первого ноября, а делаю это лишь сегодня, то есть шестнадцатого декабря. Уж видно, так и не научусь я писать письма и теперь решил вести дневник. В него я могу записывать все, а в письме — и сам не знаю что. Получается не письмо, а какое-то официальное донесение. ^
Податель этого письма очень хороший человек… Правда, он не моряк, но все равно человек хороший.
Крепко целую тебя. Михаил».
Мария Романовна совсем забыла о том человеке, который передал ей письмо и дневник Михаила. Лишь прочитав последние слова, смахнула непрошенную слезу и взглянула в его сторону. Тот спал положив голову на стол. Меховая шапка свалилась с его головы и лежала на полу, блестя влажной подкладкой.
Правый, пустой, рукав шинели был заткнут в карман, а левая рука висела как плеть, словно потянулся солдат за шапкой, а поднять ее и не смог. Осилил солдата сон. Может, и Михаил спит так же…
Мария Романовна расправила постель, уложила гостя и снова, надвинув очки на нос, склонилась над письмом сына. Написано все было торопливой рукой, где карандашом, а где и чернилами. Некоторые слова стерлись, трудно понять, что писал Михаил, но мать упорно шевелила губами, пыталась разобрать каждую букву.
«22 ноября.
Решил писать дневник. Буду заносить в него свои впечатления, а потом, вместо письма, отправлять маме. Начну по порядку.
Вчера снова вызвали в наркомат и дали назначение в бригаду морской пехоты под Москву. Я согласился. Говорят, что сна сформирована из балтийцев. Может, своих встречу? Спрашивал о Лёне. Назначен в Сталин' град. Что он там будет делать? Не знаю.
Меня снова обмундировали. Сдан на склад галифе и сразу почувствовал себя увереннее. А вот сапоги жалко, В них зимой теплее, чем в ботинках.
В бригаду должны идти машины, и я жду их. Хоть ездить по железной дороге и можно, но лучше пока обходиться без нее.
Был в домике, в котором жил Владимир Ильич».
На этом записи обрывались. Мария Романовна снова осмотрела конверт — нет ли там еще хоть нескольких строчек, а погом опять взялась за письмо сына. Ей хотелось читать, без конца смотреть на родной почерк.
Бегут полуторки по снежному полю. В кабине машины сидит Норкин. п$ школе он изучал географию. Он знал названия городов, рек, знал, что лежат под поверхностью земли пласты лоснящегося каменного угля, железная руда, медный колчедан, нефть, искрятся крупинки золота, горят разноцветными огнями драгоценные камни и уральские самоцветы. Знал, что плещется в реках рыба, живой стеной становится она поперек реки во время нереста, а в лесах много ценного зверя.
Теперь он видел, что не это главное богатство Родины. Люди, советские люди — вот ее бесценный клад.